Люди Церкви, которых я знал

– Отлично! Пусть приходит твой игумен.

Обрадованный священник вернулся и с удивлением сказал:

– Железо уже раскалилось и готово к ковке. Пойдём быстрее, пока оно не остыло.

Этот батюшка был к тому же и кузнецом, владевшим искусством обработки железа. Его епископ говорил ему: «Обычно, отец, мы становимся священниками и потом уже кузнецами, а с тобой всё наоборот: сначала ты стал кузнецом, а потом священником».

Впереди священник, а за ним игумен, подошли они к дому грубияна. Деревянная лестница, довольно крутая, вела к верхнему этажу дома. Нижний этаж, как повсюду в этих местах, был предназначен для животных и для хранения съестных припасов. Скрип ступенек под тяжёлыми шагами двух священников возвестил жильцам об их визите. Невестка сказала тугому на ухо старику:

– Папа, пришёл отец игумен.

Мы ещё не успели войти в сени, как старик закричал громким голосом:

– Я пёс, не достойный милости. Я был дикой собакой. Не может Бог поместить меня в Свою святую обитель. Я старая собака, у которой нет хозяина. Я заблудился на путях греха, которые сам избрал.

– Отчего, дедушка, в твоём крике столько отчаяния?

– Уже много лет я лежу в глубоком болоте и ищу руку, которая смогла бы вытащить меня. Дай мне свою руку и, насколько можешь, поддержи меня. Моя обросшая паутиной душа видит ночами страшные сны: собаки вытягивают меня из дома, мулы тащат меня, а потом какие-то чёрные твари гадят мне прямо в рот. Я просыпаюсь в такой горечи и страхе, что не знаю, на какую сторону мне повернуться, чтобы найти покой. Моя покойная мать говорила мне, что надо спать на правом боку, но и в таком положении мне снятся эти ужасы.

– Исповедуй то, что тебя мучит, и многомилостивый Бог очистит твою душу от всякого грязного пятна.

– Отец, у меня на душе не просто пятна, она у меня вся почернела.

Этот интересный старик принёс покаяние с таким плачем, какого я никогда ещё не слышал в исповедальне. Я прочёл над ним разрешительную молитву. Старик издал такой громкий вздох, как будто опустил на землю тяжёлый груз.

– Теперь, дедушка, ты можешь причаститься.

– Я, отец, впущу Христа в своё сердце?! Мне уже девяносто и я не помню, когда в последний раз причащался. И теперь, когда мне уже конец, Христос войдёт в моё сердце?! Я не сгорю от этого?

– Не сгоришь. Христос сожжёт только твои грехи, а Сам останется в тебе как Царь.

– Да будет так по твоим молитвам, отец. Но у меня есть проблема: от многолетнего курения мои лёгкие закоптились и теперь я вынужден постоянно отхаркивать чёрную мокроту.

– А ты не сможешь удержаться хотя бы пару часов?

– Постараюсь.

Он причастился в тот же день за два часа до захода солнца, а через тридцать восемь дней этот человек, промышлявший разбоем в горах и овчарнях, умер. Нам ещё нужны священнослужители, подобные этому игумену, который смог, хоть и с ошибкой в два дня, предсказать смерть дяди Христоса.

Исповедь сотрудницы таможни

Пришла осень, и в горном монастыре стало холодно. Разве что в полуденные часы можно не замёрзнуть на его дворе. Он весь усыпан пожелтевшими листьями ореховых деревьев, и дядя Георгий не успевает их подметать: утром он их собрал, а вечером они уже снова лежат кучками во всех закоулках. Вместе с природой теряют весеннюю радость и наши сердца: становится грустно. Мы ведь тоже похожи на листья, увядающие и падающие на землю, чтобы снова стать ею.

В один из таких полдней какая-то девушка ходила по монастырскому двору подобно ореховому листу, носимому ветром из стороны в сторону. Вдруг её заинтересовала надпись «Исповедальня». Она стала смотреть, как люди заходят и выходят из неё: одни задумчивые, другие радостные. Она решила тоже занять очередь, чтобы спуститься к духовнику. Девушка была высокой и довольно красивой, но на лице её читалось раздражение: оно было мрачным, как грозовое облако, которое вот-вот разразится ливнем и молниями. Зайдя, она села напротив духовника, но не как подсудимый, как всякий раз говорил о себе старец Филофей, когда исповедовался, но как строгий обвинитель. Казалось, будто во всех её грехах и разочарованиях был виноват священник. Вся её душа была изранена, а сердце изболелось, но невозмутимый духовник в ответ на все вопросы о тех или иных грехах слышал: «Это Ваш грех, а не мой». Во всём был виноват священник, и лишь она одна не чувствовала стыда за всё, что сделала. Наконец девушка встала и с отвращением, будто увидев перед собой что-то омерзительное, бросила: «Прощайте». Она ушла взволнованная, хотя духовник и старался своим спокойствием посеять мир в её душе. Но её эгоизм воздвиг такую стену между ними, что этот мир не смог к ней пробиться.

Перед Рождеством эта девушка написала игумену письмо с просьбой разрешить ей провести праздник в монастыре. Ещё не получив ответа, она вновь оказалась в обители Богородицы, но уже не с надменно поднятыми бровями, как в первый раз, а с лицом, по которому угадывалось страдающее сердце. Она уже не пускалась в споры, никого не осуждала и со всеми сердечно здоровалась. После окончания вечерни она вежливо спросила:

– Отче, можно мне исповедаться?

Первыми её словами были:

– Знаете, батюшка, почему я опять пришла?

– Не знаю, дочка.

– На прошлой исповеди (да вменит мне её Бог в исповедь!) я вела себя как бушующее море, а Вы были подобны скале на берегу, которая испытывает на себе всю ярость волн, но остаётся неподвижной. Я говорила себе: «Что это за человек? Почему он остаётся спокойным? Он что, гора, которую Бог поставил посреди моря?» Чем дольше Вы оставались спокойны, тем больше это меня бесило. Я подумала: «Вот для меня подходящая возможность выместить свою злость, а заодно и развлечься». И ещё: «Или он не понимает, что я над ним издеваюсь, или Сам Бог послал его вразумить меня, сумасшедшую». Причина, по которой я вымещала свой гнев на Вас, священнике, хотя Вы ни в чём не были передо мной виноваты, была та, что другой священник вынул из-под меня последний камень, который не давал мне окончательно упасть. Велик или мал был этот камень, я не знаю, но с тех пор я опустилась на самое дно ада, и это едва не привело меня к самоубийству. Я думала: «Если жизнь лишь в удовольствиях, мимолётных связях и наслаждениях, то в ней нет никакого смысла». После этого я накупила лекарств и ядов и приехала в ваше горное селение, чтобы покончить здесь со своей безрадостной и тревожной жизнью. Первую ночь в гостинице я провела без сна, мучаясь помыслами отчаяния. Утром я вышла на площадь и взглянула на людей, наслаждавшихся сходившей с высокой горы прохладой. Им, опалённым жаром мегаполисов, казалось, будто они очутились в раю. В один момент мой взгляд упал на такси и застыл в недоумении. Машины постоянно наполнялись людьми. Они уезжали и тут же возвращались. Постепенно площадь опустела, и я осталась практически одна. Я подошла к таксисту и спросила: «Куда едут все эти люди?» – «Ты разве не знаешь? В монастырь к чудотворной Румелийской иконе Богородицы. А ещё там хранится оружие командора Караискакиса^[122]». – «Ты не понял, оружие меня не интересует. Есть там люди, с которыми можно было бы поговорить о своих проблемах?» – «Есть, и даже образованные». – «Тогда вези меня туда». Отче, по дороге мне было страшно. Я никогда ещё не видела таких диких мест, никогда не проезжала по такому длинному ущелью. Таксист постоянно рассказывал мне о чудесах Богородицы («Вот здесь видны следы Богородицы, там – отпечаток ноги, там – постоялый двор, в котором спали нашедшие икону, а там – пещера, которая ведёт…»), но я его совсем не слушала: внутри у меня всё горело. Когда я прохаживалась по монастырскому двору, меня впечатлило спокойствие на лицах монахов. Мне вспомнилось старинное присловье: «Увидел человека – увидел Бога твоего». А ещё я вспомнила нашего учителя, который рассказывал нам о своём паломничестве к иконе Богородицы в Лионе: «На длинном пути, ведущем к святыне, ты встречаешь монахинь с чётками в руках: одна от другой довольно далеко. Их скромные фигуры и опущенные головы говорили о том, что когда ты дойдёшь до цели, то найдёшь там Бога, Который беседует с людьми. А если ты не почувствуешь этого, то в этом будет целиком твоя вина». Тогда я подумала: «Или я здесь вымещу на ком-то свой гнев, или покончу с собой». С таким помыслом и зашла я в исповедальню. Если помните, я дерзко спросила Вас: «Ты хочешь жить?» – И Вы мне ответили: «Конечно». – «Сколько лет?» – «Тысячу и ещё столько же». – «Ты радуешься жизни?» – «Ещё как: я целыми днями смеюсь». – «И у тебя не бывает тревог?» – «Нет, только испытания, которые Бог посылает мне, чтобы я стал лучше». А теперь, дорогой мой отец, я пришла, понимая всю свою ответственность за то, что сделала. Путь греха я выбрала сама.