Плечо генсека (СИ)

В своё время - в молодости, и особенно когда Александр Александрович учился в художественном училище, он не был так аккуратен и ответственен, как сегодня. "Плевать" он хотел и на власть и на милицию, высказывал своё мнение не озираясь, если требовалось, пускал в ход кулаки, ходил в джинсовом костюме, и от этого слыл диссидентом. Может быть, его и посадили, как многих его друзей, или выслали из страны, но судьба его хранила: не упрятала ни в тюрьму, не вытолкнула на чужбину. И при этом, как ни странно, Вотяков учился хорошо. Также он любил розыгрыши, авантюры, подобный той, которую предложил сегодня Зуев, но жизнь и особенно женитьба сделали его человеком серьёзным, положительным и осмотрительным. Но глубоко внутри, там - на дне, он был всё тем же весёлым юношей, готовым на "подвиги", каким и слыл в молодости. Поэтому, когда Федя предложил ему "разорвать портрет генсека", молодое начало взяло вверх, он только на секунду задумался, не обернётся ли такая шутка боком, и согласился.

- Ладно, - уклончиво ответил Александр Александрович. - Подумаю.

И продолжил заниматься своими делами.

После обеда, поговорив о новых заданиях с директором театра, поговорив о декорациях к спектаклю с режиссёром, сделав другие многочисленные дела, Вотяков вернулся в мастерскую. И за обеденным чаем они с Федей окончательно решили, что и как будут делать.

-Только, чтоб никто не знал! - говорил Александр Александрович, понимая, что за "эту шутку" их медалью не наградят.

- Разумеется, Саш, - ответил ему сообщник.

И допив мутную жидкость, больше похожую на чай, своей качающейся походкой Александр Александрович отправился на вахту, где находились ключи от помещений театра, в том числе и от чердака.

На входе его встретила вахтёрша Альбина Михайловна - толстая, большая женщина, с крупными чертами лица, с длинными чёрными волосами, собранными сзади в пучок. Она сидела за столом, и вид у неё был такой грозный, словно, она сидела не на вахте, а стояла на передовой с винтовкой в руках, и казалось, мимо неё не проскочит не замеченной ни одна мышь (бывают же такие женщины).

Художник подошёл к ней.

- Можно взять ключ от чердака? - спросил он.

- Зачем тебе? - грубо ответила вахтёрша.

Непонятно почему её взяли на работу... говорят она протеже самой директрисы, поэтому.... Но к её грубости, впрочем, давно все привыкли и никто не обращал внимания.

- Мне нужно достать материалы для декорации к спектаклю, - ответил тот.

- А разрешение от директора у тебя есть? - снова грубо спросила Альбина Михайловна (она бы ещё попросила расписку!).

- Конечно, есть, - соврал Вотяков.

Вахтёрша задумалась. Она была на пенсии, к тому же она была грузной женщиной, и подниматься со стула, ходить и выяснять правдивость слов художника, ей не хотелось, а так тот был "в авторитете", поверила на слово, открыла небольшой ящичек, висевший рядом на стене, нашла в нём нужный ключ и отдала.

И два сообщника тайком, "задними дворами", поднялись на второй этаж, и затем по лестнице на чердак.

Найти красное убранство, ранее радавшее своими яркими красками весь город не составило труда. Недалеко от входа, сваленные в кучу, виднелись свёрнутые знамёна, разноцветные флаги. А по бокам, прислонённые к стропилам и столбам, поддерживающим крышу, стояли транспаранты. С них на красном фоне, выведенные белой краской, как и прежде, кричали до боли знакомые лозунги: "Смело и безбоязно критикуйте недостатки в работе!", "Наши цели ясны, задачи определены - за работу товарищи!", "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!". Как гвозди, впечатываясь в сознание людей, они в прежнее время определяли, что и как нужно делать в жизни. Немного было грустно: здесь - на чердаке, словно в сюрреалистической картине, брошенная и никому не нужная, пылилась, затянутая паутиной, целая эпоха народной жизни, и от этого немного щемило сердце. Впрочем...

- Во, смотри, Саш! - говорил, остановившись у одного из плакатов, Федя. - Я вместе с Захаром этот транспарант таскал на последней демонстрации, - и, смеясь, растягивая слова, он прочитал: "Энергию и талант каждого - в единый трудовой поток!" С Захаром мы тогда хорошо дрябнули... - пустился в воспоминания Зуев.

- Ты лучше портрет ищи! - отвечал ему Вотяков.

- А чего его искать, вон, стоит! - и Федя показал рукой, где в глубине чердака, прислонённый к печной трубе, виднелось большое полотнище.

Своему стилю Вотяков никогда не изменял: и как много лет назад, - как в молодости, - он был одет в джинсовый костюм, и, боясь его испачкать, перешагивая через флаги и знамёна, на своих длинных ногах он подошёл к портрету. За ним подтянулся и Зуев.

Огромную картину аккуратно упаковали в полиэтиленовый чехол, и за много лет она покрылась большим слоем пыли, грязи и птичьего помёта. Александр Александрович, не решаясь, смотрел на неё и не знал, что делать, но потом быстрым движением провёл по поверхности рукой. И из не бытья, там, где находилась голова, на них взглянул, ещё не до конца очищенный, лик великого вождя; он был всё тем же, как в прежние времена - уверенным человеком, знающим, куда ведёт свой народ. И он, казалось, знал, какую проделку задумали художники, зачем они сюда пришли, поэтому смотрел на них серьёзно и укоризненно. Сообщники глядели на него, а он на них! Федю это развеселило.

- Смотри, смотри, как живой смотрит, - громко проговорил он.

- Точно! - подтвердил Вотяков.

Оба засмеялись.

И, несмотря на недовольство вождя, чехол сняли с картины, положили его на грязный пол, на него лицевой стороной аккуратно положили полотнище. Александр Александрович разложил прихваченные с собой инструменты, и благодаря его сноровке, - Зуев ему ассистировал, - холст был быстро снят с подрамника, и затем портрет великого вождя с треском разлетелся на две равные половины. Ось прошла аккуратно: по причёске, по многоуважаемому лицу, по рубашке с галстуком, и кончалась в модном на тот период пиджаке. Феде досталась половина, где на пиджаке красовались пять звёзд Героев Советского Союза, Александру Александровичу - другая, менее эффектная.

- У меня лучше! - говорил довольный Зуев, рассматривая красные звёзды.

Александр Александрович не возражал.

Свернув добычу в трубочку, возвращались также, как и пришли - кулуарами и задними переходами. И в мастерской, засунув портрет, вернее, то, что от него осталось, подальше от чужих глаз, довольные и счастливые своей проделкой, они устроили празднество. Вотяков выделил деньги, Федя побежал в магазин за пирожками и сахаром, и, швыркая горячий чай, заедая его свежими продуктами, они счастливо улыбались, вспоминая содеянное.

На этом история не закончилась, она только началась!

Как уже было сказано, третьим "жителем" мастерской являлся актёр Захар Антонович Абдулов - талант и красавец, настоящий друг и помощник во всех делах. Он хорошо понимал художников, знал, что те нуждаются в деньгах (а кто в них не нуждается!), и изредка для поддержания их финансовой состоятельности приводил клиентов - богатых знакомых, которые могли купить картины.

То время было странным временем, всё было перепутано: бандиты, милиция, простой народ жили рука об руку, все знали, кто, чем занимается, и никто не чурался друг друга, так как все вышли "из одного теста" (но часто невозможно было разобрать, кто есть кто). И в то время можно было сделать целое состояние за один сезон, а, иногда, и за одну хорошую сделку. Поэтому тот, кто имел большие деньги, - в основном это были бандиты или полубандиты, - считали предрассудительным делом считать их. Они даже любили проявлять своего рода благотворительность, меценатство - делали "ходки" в народ, в искусство, демонстрируя этим, что их головы заполнены не только денежными знаками, но и высшие проявления природы им тоже не чужды. "Мода - ветряная штука!", - сказал великий классик, и мы все ей подвластны. Подвластны ей оказались и любители отнимать и делить. Малиновый пиджак - вот что подарила им эта ветряная женщина, и те с удовольствием одели обновку. И это яркое одеяние, граничащее с безумством павлина в белых снегах России, был своего рода мандат в высшее общество, статус, печать, показывающая принадлежность к избранным людям.