Властелину ####ец ('Властелину дюже плохо')

Но тут всеобщим вниманием завладел новый звук - громкий, по тулкасовски глупый, особенно в данной трагической ситуации, но по ливсивски заразительный смех. Брендизайки перестали раскачивать Фродо, и ему удалось увидеть на вершине ближайшего холма высокую тощую старческую фигуру в серых лохмотьях. Сквозь душивший старика хохот, иногда проскакивали словечки вроде "замечательно", "превосходно". Но не успел Фродо возмутиться по поводу этих "замечательно" и "превосходно", как старик перестал смеяться, выпрямился, подбоченился и даже как-то разросся. Брендизайки с интересом уставились на этого артиста, и только лишенное художественного вкуса Озеро потихоньку подползало к Фродо. Меж тем старик грозным, раскатистым голосом начал читать:

- Аш назг гурба...

Но тут он осекся, проборматал что-то вроде "не, не то" и, вновь приняв театральную позу произнес:

- Барук урук! Урук айме...

Но снова осекся. Какое-то время он соображал. И вдруг рявкнул, уже без театральной позы, зато радостно и с душой:

- А! О! Вспомнил! Анар ан эдрайт Амен!

Тут же в воздухе сгустилась огненная фигура, может быть джинн, с ятаганом в правой руке и плеткой в левой. Кто бы это ни был, но сходство с Вольтроном было настолько потрясающее, что даже хоббит упоенно взвизгнул. В ту же секунду Озеро испуганно ушло в песок, а Брендизайки подпрыгнули и нырнули в него вниз головой мгновением раньше. Вольтрон как-то недоброжелательно посмотрел сначала на место, где только что была протоплазма, потом - в глаза старику. Но старик замахал на него руками и крикнул "пфыть!", означавшее, должно быть, сложный экзорцизм, ибо тотчас же призрак Вольтрона устало вздохнул и исчез.

Не прошло и минуты, как неутомимый старикан уже стоял рядом с Фродо, и его можно было рассмотреть во всех подробностях - грязно-серый плащ, глубокий капюшон, надвинутый на глаза, всклокоченная нечесанная бородища, словно бы тонко подобранная в тон плащу. В нем было что-то и от Мелибоэ, и от Геда, и от Стрегобора и от еврейского раввина, но больше всего в нем было от городского нищего. Одним словом перед Фродо стоял самый банальный Учитель Жидай, какой только коптил за все века воздух Татуина.

- Гэндальф, - отрекомендовался жидай, - во всяком случае так меня называют на севере. На западе меня называют Митрандиром, на юге просто Беном, на востоке - так что даже повторить стыдно. И нигде...

По щеке старика проползла скупая, но обильная слеза.

- Нигде меня больше не называют Оби-Ваном Кеноби. А Вас, если мне не отшибает память, величают Фродо Скайуокер?

- Мда, не отшибает, - растерянно пробормотал Фродо, стараясь говорить как можно вежливее.

- Это, стало быть, м-ру Бэггинсу племянничек? - поинтересовался Гэндальф с таким выражением, какое бывает у астролога, говорящего "Вам отрежут голову!".

- Племянничек, - подтвердил сбитый с толку осведомленностью незнакомца Фродо.

- Ну-ну, - отозвался колдун сладким голосом, и даже руки потер от удовольствия, - ну-ну.

Вдруг маг засуетился, занервничал:

- Пошли бы мы отсюда, молодой че... - его взгляд скользнул по фродовскому хвосту, и он даже поперхнулся, - почтеннейший. Брендизайков, знаете ли, легко спугнуть, особенно такому крутому жидаю как я, но они обязательно вернуться и с подкреплением. А я тут как раз и живу неподалеку.

ПЕРВОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ

- И больше чтоб я такого не видел! - рявкнул Ленька-Гэндальф, отнимая топор у неразумного Шурика, пытавшегося свалить для костра еще живое дерево. - Не знаю как тебе, а мне не хочется быть растоптанным энтами! Так что изволь себя вести как человек, а не как орк.

Не то чтобы Шурик совсем верил в существование энтов, но грозный и совершенно серьезный тон Леньки заставил его опасливо обернуться по сторонам. Был вечер, в лесу начинали сгущаться сумерки и от реки тянуло сырым туманом. В голове успела мелькнуть мысль "Что за бред! Испугался, как маленький." Разумеется, никаких энтов вокруг не было, потому, что их вообще не было в природе. Но все-таки он почти ясно почувствовал, что лес прямо-таки смотрит на него и, притом, смотрит осуждающе. Ветки деревьев в вечерних сумерках казались ожившими. Да и деревья ли это? Сразу вспомнились гворны.

Это ощущение, надо сказать довольно неприятное, не исчезло даже у общего костра. Темнота быстро сгущалась, освещенный костром круг был совсем крохотным по сравнению с мрачным, подступившим к костру лесом. Шурик упорно боролся с этим новым и внезапно подступившим чувством. Там, в городе, все было просто и понятно, там горели лампочки, работал телевизор, и все было как положено. Здесь все было не так. Здесь был лес, затянутый сырым слепым туманом, и крохотный круг света, и нависшая со всех сторон тьма, в которой могло оказаться все что угодно.

Гэндальф, напротив, чувствовал себя здесь совершенно спокойно и естественно. Ленька слыл в юннатской лаборатории человеком с большими странностями. Поведение его, как, впрочем, и речь, и мысль, были слишком неординарны. Он часто сомневался в совершенно очевидных вещах, в то же время порой легко веря в самое невероятное. Он знал много из области религий, особенно восточных, и мистики, но зачастую оказывался абсолютно безграмотен в вещах самых обыденных и повседневных. Общаться с ним была весьма затруднительно так же и из-за его манеры держаться - несколько отстраненной и высокомерной. Когда он говорил (а делал он это не часто), то непременно о вещах малопонятных, притом тоном, не допускающим возражений. Это, однако, не мешало ему постоянно говорить парадоксами, и было невозможно различить, когда он шутит, а когда серьезен. Он абсолютно зависел от своего настроения и не считал нужным прикрывать этого ни манерами, ни приличиями. И все-таки в нем было что-то притягательное, почти магнитическое. Сейчас Шурику вдруг пришло в голову, что здесь, в ночном лесу, Ленька-Гэндальф так же естественен и нормален, как все они, горожане, естественны там у себя и неестественны здесь.

Пришла пора разбредаться по палаткам. Палатки были двухместные. Шурик оказался в одной палатке с Гэндальфом. Сквозь тонкую ткань проходил свет умирающего костра. Но этот отсвет лишь подчеркивал окружающую тьму. Шурик ворочался в непривычном для него спальнике. Гэндальф лежал неподвижно и так же неподвижно смотрел куда-то в одну точку, словно сквозь ткань палатки. Шурик мучительно пытался сформулировать вопрос, наконец, не выдержал: