Ловец русалок (СИ)

- Дедушка, разве они так могут? - наконец, хрипло спросил Эден, когда за последним поворотом берега показался дом.

- Вчера ты в них вообще не поверил, - усмехнувшись в бороду, отозвался Лум.

- Я... я не знал.

Потрясенный, королевский учетчик, жалкий и грязный, сидел, уставясь на дно лодки и чувствовал, что теперь боится, но вовсе не угрюмого ловца, а темной воды, что скрывала подобных тварей. И еще думал о том, что, наверное, есть какие-то другие русалки, даже мысленно в его голове отказывались связываться друг с другом песня и обглоданный за одну ночь конский труп.

На берегу Лум велел положить книги в доме и вернуться во двор, и отвел своего гостя в сарай, зажег лампу и встал рядом с чем-то длинным, подвешенным к балке на потолке. Огонь перестал мигать и осветил плавно изогнутый серебряный бок, светящуюся нежную кожу торса, металлически блестящую толстую чешую. Вздернутая вниз головой и выпотрошенная, русалка была совершенно мертва, и тонкие руки, до костей перерезанные над локтями, безвольно лежали на полу. Чудные мерцающие волосы высохли, но не утратили своего сверхъестественного блеска, пушистой копной свесились вниз. За эти волосы Лум и приподнял тело, стряхнул текучие пряди и показал оскаленное бледное лицо, совершенно дикие желтые глаза хищника и мелкие острые зубы, острые как бритва. Чарующий морок распался окончательно, то, что казалось желанной мечтой, волшебным существом, оказалось чудовищем. Странный запах, стоявший в сарае, оказался запахом ее крови и Эден, попятившись, вышел, успев увидеть, как ловец равнодушно зачерпнул ковшом воды из бочки и смыл брызги с досок, мутные потеки пролились под дверью в траву.

- Они и меня бы съели?

- И тебя.

- Они мне пели, и я пошел, не мог удержаться, не понимал, что делаю, я ничего на свете так не хотел. Почему же с тобой они ничего не сделали?

И Лум улыбнулся - одними только глазами, в которых горел страшный черный огонь.

- Я почти глухой, - пояснил он. - То, что ты говоришь, мне приходится читать по твоим губам. Я не слышу их песен, и мне эти чары не страшны.

- Сколько тебе лет, Лум? - Эден даже не заметил, что впервые назвал своего спасителя по имени. - К чему ты живешь с такими тварями совсем один?

- Я назначен сюда Королем и не могу нарушить его волю, да и не в тягость она мне, - ловец покачал седой головой, - Уходи, учетчик. Они узнали тебя и выманят если не этой, то следующей ночью.

И скоро Эден шагал по тракту, на который его вывел старик, увязал в грязи, изнывал от тяжести сумки, которую удалось приспособить на спину, но скоро мгла, вечно стоящая над гибельным озером Сведах, осталась позади и выглянуло солнце, невероятно красивое, золотое на голубом.

Год прошел, или десять лет, лето сменило зиму или целое поколение легло в землю, так же старый Лум вешал на нос лодки странный свой фонарь и отталкивался заскорузлым веслом от берега. Сколько раз уходил он так глухими ночами? Сколько раз его лодка опускалась в холодные волны? Все дни как один, сливались в воспоминаниях, стекались, как сотни ручьев собираются в черное мутное озеро.

Темнота и тишина. Кромешный мрак кругом, лишь блики фонаря на носу лодки ложились на воду справа и слева, да клок тумана светился, рассеивая и вбирая свет. К тишине он привык, он слышал ее долгие годы, так долго, что уже не помнил, что есть что-то кроме тишины, голоса людей, или шелест листьев, или пение птиц. Старик сидел в лодке и ладони его лежали на весле, до блеска отполированном годами прикосновений; в третий раз за месяц выходил он на промысел и никто не показывался на манящий свет, ничьи тонкие руки не тянулись к огню, пустыми мокли в воде его сети из серебряных волос. На обратном пути ловцу русалок показалось, что один из деревянных полых поплавков потонул, но из ловушки он выпутал только неосторожную рыбу, высвободил наощупь и отпустил в воду - быстрая тень юркнула в темноту.

Лум поднялся на ноги в качнувшейся лодке, встал, сжимая в руках свое весло и вздохнул. Был ли это вздох горести или облегчения - кто знает, но поутру он запер дом и ушел прочь с одним лишь своим фонарем и мешком за плечами.

***

Город, многоликий и хищный, как голодная русалка, обступал всякого, кто рискнул сунуться в разверстые пасти его ворот. Мельтешение горожан, стражи, воришек, неотличимых от первых и проходимцев, неотличимых от вторых, нищие и босые попрошайки с драгоценными кольцами под грязными рукавами, разодетые в серебро и граненое стекло аристократы, бледные от голода - это место любит парадоксы, любит диковинное, оно питается чудесами. На площади в деревянной изгороди кружат две причудливых твари, шипят и рычат, катаясь клубком, и между зрителями ходит, принимая ставки, хромой мастер в широкополой шляпе. Разукрашенная синяя карета с белыми узорами запряжена хрустальными зверями. Кто-то шепчет проклятья, люди расступаются - синекожий урод с мистическими знаками на капюшоне и на лице, идет через толпу, у всех его телохранителей одно и то же лицо.

Этот город похож на причудливую рептилию со старинного герба, у него угловатый хребет и зубчатые чешуи. Острые шпили, кровля башен как змеиная шкура и даже крыши домов украшены пиками, словно все они грозят безучастному пасмурному небу, словно желают распороть это белесое свислое брюхо. И посреди кривых улиц, над ними - горбатая скала, исполин, что поднят не силами природы и не временем высечен из земных костей, но чьей-то неоспоримой волей установлен, чтобы нести высокую корону дворца на своих плечах. Вычурный, гротескный, он не для защиты от врагов и даже не для похвальбы богатством, он словно памятник чьему-то владычеству, будто бы и впрямь корона, которую не поднимет на бархатной подушке ни один церемониймейстер.

Стражники у ворот мрачно глядели на рослого старика с седой длинной косой, но протянутая им бляха со знаком вороньей головы стала пропуском. Переглянувшись, они отправили самого молодого из своих сотоварищей проводить старика внутрь. Скоро тот оказался в конце длинной очереди, где каждый терпеливо ожидал чего-то перед высокой, в три человеческих роста, резной дверью из черного дерева, верно, тоже очень старой, как бляха, которую Лум убрал в мешок. Ждать пришлось долго, медленно пустел коридор, украшенный барельефами, на которых то люди охотились на причудливых зверей, то звери терзали людей. Грехи и подвиги - все сразу и ничего из этого; Лум долго смотрел на одну из сцен, и что-то переменилось на его морщинистом лице, но к нему подошел один из нарядных слуг и что-то сказал, указав вперед.

За дверью оказался гулкий зал, там десятки арок сходились в огромный хребет и ребристые колонны тянулись двумя стройными рядами, и пол был как каменное черное зеркало. Царством непроглядной тьмы был этот зал, и лишь бледные напудренные лица плавали меж фонарями, что горели, но не давали света. Придворные с удивлением и брезгливостью на лицах глядели на нищего в старом тряпье, что посмел потревожить их Короля, отворачивались и шептались. Старик же не обращал на них внимания и остановился лишь перед громадой дикой скалы; высеченные ступени вели к каменному трону на ее вершине. Низко склонился гость, и голос его разнесся, разбился о стены гулким и грозным эхом:

- Я Лум, ловец русалок с озера Сведах. Много лет назад отправил Ты меня туда, но теперь в озере нет русалок, я пришел сказать, что выполнил Твою волю.

И Король - крылатый рыцарь в доспехах из черного камня, недвижный как сверкающая статуя, испещренная узорами пламени, опустил рогатую голову, взглянул на своего слугу.

- Я помню тебя, - произнес он. - Да, ты хорошо служил мне все эти годы. Проси о чем хочешь.

И долго стоял старик, в почтении опустив глаза, неловко сведя могучие руки. Он прикрыл складчатые веки, и угасли черные огни в его глазах.

Беззвучно шевельнулись губы.

- У человека много желаний, и ведаю я, что можешь Ты исполнить любое и ничего это Тебе не будет стоить. Верни мне молодость и красоту, сделай меня своим наместником, и пусть на берегу Сведах построят большой каменный дом из черного мрамора. Пусть служит мне столько душ, сколько русалочьих шкур я послал в замок на этом утесе. Пусть возлягут со мной молодые дочери знатных семей, и буду я распоряжаться судьбами и наслаждаться своей жизнью так, как только может наслаждаться человек.