Знание - сила, 2005 № 04 (934)

Но нельзя свести их между собой и построить промежуточные этапы. Это странное обстоятельство, потому что при всем языковом различии мы видим сходство. Я вижу сходство между нигер-конго и евразийскими, масса изоглосс с америндскими. Смотришь Новую Гвинею, там в громадных количествах "лезут" ностратические корни. То есть связь довольно явная, заметная даже на уровне тех реконструкций, которыми мы обладаем. Если это не случайные совпадения, а я так не думаю: встречаешь, например, какое-нибудь австралийское "ухо", которое будет "кула" или "кулка", но это, вне всякого сомнения, ностратическое "ухо" — "кула", оно же кушитское, есть оно и в евразийских, кавказских и т.д. Это не 30 тысяч лет.

А. Милнтарев: — Что мне кажется обнадеживающим моментом. Если выброс из Африки 40 — 50 тысяч лет назад доказанное и более или менее общепринятое положение... Вот сидит Хомо сапиенс в Восточной Африке, довольно широко расселившись что-то около 120 тысячи лет назад, но потом 40 — 50 тысяч лет назад генетики и антропологи фиксируют выброс в Переднюю Азию, в Левант какой-то группы, которая затем очень быстро расселяется в Европе и Азии. Логично предположить, что именно они и расползаются по миру, добираются до Австралии и т.д.

Если мы считаем, что мы не доберемся до этой глубины, то тогда получается, что теперешние африканские языки, включая нигер-конго и т.д., это языки, которые принесли те, кто вернулся в Африку, потому что если они остались там, значит они разделились 40 — 50 тысяч лет назад, и значит, непонятно, как мы можем не добраться до этой даты, потому что даже если они внутри себя все друг друга "съели" и остались несколько случайных ipynn, то их расстояние остается то же от евразийских, от австралийских. В этом мне видится обнадеживающий факт.

С. Старостин: — Не знаю, обнадеживающий ли он, может быть, скорее, наоборот, тревожный, потому что мы не сумеем сделать реконструкцию, ибо, значит, мы действительно должны считать, что была более поздняя миграция назад в Африку и африканские языки вообще не отражают первоначального их состояния. Никакие, даже койсанские.

А. Милнтарев: — В этом генетики, наверное, могут разобраться, был ли обратный приток. И они, конечно, это сделают рано или поздно. Если окажется, что нет, то тут мы окажемся перед интересной ситуацией.

С. Старостин: — Пикантной, странной. Я не исключаю такой вариант, но он представляется не очень вероятным. По-моему, степень близости языков больше.

А. Милитарев: — Когда я говорю "обнадеживающий", я имею в виду, что это не тупиковая ситуация, потому что генетики могут эти вещи обнаружить и нарисовать картину. Если, скажем, они будут утверждать через пять — десять лет, что никакого выброса обратного не было, что все африканские популяции противопоставлены той, которая оттуда вышла, значит, при том что в языках очень много общего, мы доберемся когда- нибудь до этого разлома.

С. Старостин: — Если есть этот разлом.

А. Милитарев: — Если нет, значит генетики должны сказать, что они вернулись обратно или что из Африки было двадцать выбросов по очереди. Они-то это могут установить.

С. Старостин: — Или что не из Африки. Много может быть всяких неожиданностей.

Г. Зеленю: — Если подводить итог, можно сказать, что вы сделали один, другой, третий шаг вперед и углубились еще на четыре тысячи лет в древность.

С. Старостин: — Приблизительно так. У нас ведь все вдет по плану, а план заключается именно в постепенной ступенчатой реконструкции, все более и более глубокой. Хватит ли нам жизни? Еще и потому, что ситуация катастрофическая, как я уже говорил за пределами Евразии, не хватает рабочих рук, чудовищным образом не хватает. Но когда-нибудь, быть может, в будущем лингвистов станет больше и им будет легче.

Александр Никулин

Куда селянину податься?!

Особенности постсоветского существования российского села

Белые пришли — грабят. Красные пришли — тоже, понимаешь... — грабят.

Куда крестьянину податься?!

Крестьянин из кинофильма "Чапаев"

Россия крестьянская — страна бедного сельского населения, живущего общинными мирами традиционной кулыуры, — такая страна к шестидесятым годам прошлого века стала безвозвратно отходить в прошлое. Советская форсированная индустриализация-урбанизация, в течение жизни нескольких поколений жестоко и жадно тратя ресурсы традиционного сельского образа жизни, создавала свой модернистский проект социалистического будущего. Коллективизация, загубившая самостоятельных и независимых сельских хозяев, насадившая колхозы и совхозы; потом целина; потом уничтожение "бесперспективных" деревень и постоянные многообразные казенные попытки так называемого сближения городского и сельского образа жизни — вот вехи осуществления этого проекта.

Брежневское руководство, само из бывших сельских бедняков-активистов, щедро направляло средства на развитие сельского хозяйства. Но отдача была поразительно мала.

Попытка вернуть долги

Нельзя сказать, что советская власть все только изымала из деревни. Нет, особенно на позднем этапе своего существования, начиная с брежневской поры, государство стремилось и что-то дать, вернуть сельской России. К тому времени давно уже не зерно, но нефть стала главной экспортной статьей страны. И от нефтяных доходов брежневское руководство, во многом вышедшее из бывших сельских бедняков-активистов, возможно, от чувства старческой ностальгии по деревне щедро направляло крупные капиталовложения в развитие сельского хозяйства. Но поразительно мала была отдача от такой поддержки.

Государство уравняло в 1960-е годы колхозников в правах с остальными советскими гражданами, выдав им наконец паспорта, заменило пустопорожние трудодни на денежную зарплату, стало платить пенсии, при этом возводя все больше жилья, школ, больниц, клубов на селе. Но именно в шестидесятые явственны стали признаки глобального социального заболевания — разложения деревни, в массовом порядке спивающейся, стареющей, экзистенциально опустошенной. Чуткая русская литература в лучших произведениях писателей-деревенщиков с горечью описывала многообразные приметы явного вырождения и отупения позднесоветского села. Главная причина этого глобального социального недуга — в ограничениях свободы действий, свободы выбора самостоятельных путей сельской жизни.

Выросший до гигантских размеров аппарат позднесоветской аграрной бюрократии по-прежнему самовластно определял, что, когда и как делать.

Казенное планирование и контроль твердо поддерживали уравниловку- равнодушие в коллективном секторе экономики и всячески стесняли возможности личной инициативы на семейных подворьях. В ответ росло паразитическое мироощущение сельских жителей: "государство нам должно дать то, да обеспечить се... а не то и совсем работать не будем..." Советская власть перед своим крушением выстроила на селе бедненькое государство всеобщего благосостояния для политически и экономически непритязательных людей, которые ощущали себя респектабельными брежневскими рантье после своего полубесправного, полуголодного существования сталинской поры.

Голода нет. И не будет

Крах плановой экономики на селе сказался особо болезненным образом. Либеральные постсоветские правительства, начиная с Егора Гайдара, заявили, что не собираются более финансировать "черную дыру агропрома" — и во много раз в сравнении с советским периодом сократили вложения в сельское хозяйство. Ножницы цен стихийного рынка также в несколько раз расширились не в пользу села. В результате за первое постсоветское десятилетие производство важнейших видов сельскохозяйственной продукции сократилось до уровня начала 1960-х годов. Уровень жизни обитателей деревни понизился из-за резкого сокращения зарплат на селе, а то и многомесячных-многолетних денежных невыплат. Даже традиционное деревенское подворовывание из колхозов стало во многих случаях невозможным: колхозы разваливались и воровать стало нечего.