Черная хроника Арды

-- Вина на мне. Это я -- служительница Тьмы. Я околдовала его. Он невиновен.

И теперь они стояли у столба -- спина к спине, и их руки были скованы вместе -- ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И стиснув зубы, он изо всех сил молил -- пусть она умрет. Пусть умрет сейчас, быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит, чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их обоих.

"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", -- билось у него в сердце.

И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно вздохнул. За себя он не боялся.

Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял -- не раз ему приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в сердце.

-- Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя, Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...

ПЕСНЬ ДЕВЯТИ

Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и сухим ковылем степей -- на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.

Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови Арды, и туда -- резко вниз -- устремились десять теней. Плащи их отлетели назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный нуменорец -- первый в летучей кавалькаде -- быстро спешился и подал руку Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.

Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -- капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния, исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался -- он один знал, что сейчас должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была улыбка на его измученном лице.

Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая, почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу. И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними, и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина оранжево-розовым пятном размывался в нем.

Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком,и Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной луны, и Сердце давало им суть и определенность.

Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся к ним.

-- В трудах моих вы все имеете часть, -- дрогнувшим голосом сказал он, -- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и плоть.

И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его, словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный, быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли, песнь боя -- далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби назвали ее.

Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.

Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо, и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни -- башни Мужества.

Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его, и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней Надежды назвали ее.

Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем, радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы. Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов назвали красную башню.

Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась, опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.

Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения -- все смешалось в невообразимом, медленно -змеином танце мелодий и стен. И встала ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.