Шамбала, Шамбала, Шамбалалайка... (СИ)

Правильно - Троцкому...

А знаете ли вы, чем примечательна улица И-сет-паша в Константинополе? Ни за что не догадаетесь!

А, между тем, в квартире на этой улице состоялось свидание Блюмкина со своим революционным кумиром. Блюмкин явился к Троцкому покупателем, желавшим приобрести у него права на издание автобиографии и других литературных книженций еврейского революционного толка.

Своим пребыванием в Турции Лев Давыдович тяготился - страшно хотел в Европу. ("Заграница нам поможет, - твердил он беспрестанно - Ильф и Петров за голову хватались, - без Европы нам каюк").

Впрочем, о характере взаимоотношений с Троцким Блюмкин расскажет нам позже - в присутствии высокопоставленных работников ОГПУ.

У Якова Блюмкина была любовница Лизочка Розенцвейг, уроженка Северной Буковины. Она же Дейч, она же Гутшнекер, она же Горская, кадровая сотрудница Закордонной части ОГПУ СССР. Член коммунистической партии Австрии. Двоюродная сестра Анны Паукер, брат которой Карл числился сталинским брадобреем. И не только брадобреем. Это потом Лизочка встанет на путь исправления, выйдя замуж за Василия Ивановича Зарубина.

А тогда...

Тогда она искала себя...

Искала везде...

В ЧК...

В ОГПУ...

В постели Блюмкина...

Два махровых большевика - один член иранской компартии, вторая - австрийской слились в национальном угаре - и где бы вы думали? Разумеется, в Москве!

И в течение всех этих угарных отношений Лизонька вела Блюмкина, докладывая начальству о каждом шаге любовника - по простоте ли душевной или в силу служебного рвения.

Это она, утверждают, вернула Блюмкина в Москву.

К тому времени Троцкий обитал уже в ином месте - на Принцевых островах, точнее на небольшом островке Принкипо, в деревне Бийюк Ада. Дом Троцкого, свидетельствуют современники, походил на казарму. Они, конечно же, лукавят - обитель на берегу Мраморного моря мало походит на казарму. В казарму он мечтал превратить Россию. Новоявленным Аракчеевым ощущал себя Лев Давыдович.

Провожал Блюмкина сын Троцкого Лев Седов, вручив ему опус Алданова-Ландау "Современники", на полях которого симпатическими чернилами была написана эпистола Троцкого, адресованная соратникам. Передать книги следовало жене Льва Седова Анне Самойловне, живущей в знаменитом Доме на набережной, увешанной мемориальными досками, как грудь ветерана медалями. Тогда, правда, медальный отсчёт ещё не начался.

Блюмкин вернулся в Союз после долгого отсутствия. На фоне той картины, которую он увидел в СССР, признавался Блюмкин, ему показалось смехотворным ожидание падения советского режима, которого так жаждал Лев Давыдович. Зато распад оппозиции казался полным.

Сталин расправлялся с нею медленно, словно готовил кошерное мясо: проткнул жилы в нужных местах и обильно спускал кровь.

Блюмкин выжидал время. Сделал доклад членам ЦК о положении на Ближнем Востоке. Отобедал в гостях у Менжинского. Без помех прошёл партийную чистку.

Приглядывался к происходящему вокруг.

Приглядывались к нему.

Осторожничал, боясь быть заподозренным в связях с троцкистами.

Наконец, решил действовать окольными путями.

Арон Пломпер, один из бывших руководителей Еврейского государственного театра, был отъявленным троцкистом, как, впрочем, и иные - творческие и не очень - служители этого заведения. Вот его-то и отрядил Блюмкин наведаться к Анне Самойловне, снарядив книгами Алданова-Ландау - в качестве презента. Пломпер, однако, вернул книги обратно. "Мадам Седова, - сказал ревностный служитель пучеглазой Терпсихоры, - находится в глубоком, я бы сказал глубочайшем подполье".

Созвонился с Меером Трилиссером, сыном одесского сапожника, который с начала двадцатых годов возглавлял ИНО ОГПУ. Успешная карьера Блюмкина - во многом следствие этой дружбы (а что? земляк земляка видит издалека). Меер, ничего не объясняя, настоятельно советовал ему покинуть столицу. "Пока не поздно", - напутствовал он Блюмкина. Тот, однако, ослушался своего начальника.

Забыв библейскую истину "Болтун находка для шпиона", встретился с записным юмористом Радеком-Собельсоном (как много таких юмористов в нашем битком набитом отечестве!). Радек дал слово, что беседа будет носить сугубо личный, глубоко интимный характер ("Что вы! что вы! никому ни слова, ни полслова!" - сказал он), а потом направил его к тов. Смилге, другому партийному функционеру. Блюмкин почуял, что его втягивают в какие-то непонятные подневольные игры.

Ещё один Арон, на этот раз Сольц олицетворял совесть партии. Блюмкин просил у него содействия во встрече с Орджоникидзе. Партийный интриган наотрез отказался это сделать.

Блюмкин заметил за собою слежку... -

и заметался по городу, не ведая, что предпринять...

Глубокой ночью вломился в квартиру Раисы Идельсон, которая числилась женой художника Роберта Фалька, и пока тот обитал в Париже, обживала его мастерскую в знаменитом здании ВХУТЕМАСа (Мясницкая, 21, кв. 36), где, кстати, безвылазно прожила всю оставшуюся жизнь. Вместе с сестрёнкой.

Блюмкин попросил приюта. Кошечка-Идельсон ему отказала.

- Ты с ума сошёл - посмотри что деется!

- Тогда хотя бы доллары поменяй! - взмолился Яков...

ОГПУ было засыпано многочисленными доносами на проштрафившегося сотрудника. Стучали все, кому ни лень - и сотрудник журнала "Чудак" Левин, чудом оказавшийся в квартире Идельсон, и Радек-Собельсон (такой юморной, что диву даёшься!), и жгучая, как уголья, любовница Якова Лиза Горская. Портфель у Блюмкина, сообщила она, битком набит долларами и иной неполовозрелой валютой. "Объект", сделала вывод Лизонька, собирается покинуть пределы нашего благословенного отечества.

Руководство ОГПУ решило: пора брать. Ордер на арест подписал доблестный Ягода.

Блюмкин тем временем привёл в порядок свои дела. Сел писать письмо Трилиссеру, но так и не дописал. Собрался и вместе с Горской отправился на Казанский вокзал для того, чтобы узнать расписание поездов.

Ехать - не ехать, бежать - не бежать. Извечная еврейская рулетка.

Всё это время Горская советовала ему не делать глупостей и без промедления явиться к Трилиссеру.

Уговорила - Блюмкин велел водителю гнать в ОГПУ.

Такова официальная версия, зафиксированная в письменных показаниях Якова.

На самом деле перед своим арестом Блюмкин проживал на квартире Луначарского, и там же был задержан. Когда огэпэушники усаживали его в машину, он оттолкнул водителя, сел за руль и совершил попытку бегства. В одной из узких московских улочек угнанную машину блокировали сотрудники ОГПУ.

Едва лишь Блюмкин оказался в тенетах Лубянки, в Константинополь к Троцкому ушла телеграмма, посланная не анекдотическим, но всамделишным Рабиновичем, ревностно служившим в этом на редкость дальнозорком ведомстве.

Блюмкин начал давать показания. Врал в деталях, но о главном говорил правду, ибо отпираться было невозможно.

Врал, что встретил сына Троцкого случайно. Шёл, дескать, по улице Пера... -

и, вдруг, видит - бибит твою разбибит! - Лев Седов - собственной персоной - навстречу двигается.

- Ну, надо же, какая встреча! - вскричал Блюмкин.

Через несколько дней, 16 апреля, состоялось первое и единственное (настаивает Блюмкин) свидание с Троцким. И произошло оно в упомянутой выше квартире на улице И-сет-паша.

Блюмкин был знаком с Троцким с тех незапамятных пор, когда тот на своём знаменитом поезде колесил по необъятным просторам России. Некоторое время возглавлял его личную охрану. Был адъютантом и даже секретарём. "Я - при Троцком", - говорил он знакомым евреечкам, и у тех от восхищенья кружилась голова. До конца жизни Лев Давыдович оставался его кумиром. И до самой смерти Блюмкин был предан идеям перманентной революции.