Жених панны Дануси

— И неужели в этом забытом Богом городке, с маленькими грязными улочками и лужами, глубокими, как шляпа смотрителя за кладбищем, где фонарей меньше, чем домов, вы поселите романтические легенды? —недоверчиво спросил Ной. — Я вырос здесь, но руины, на которых мы играли малышами, напоминали только о мрачной и несчастной судьбе распятого на путях истории края...

Фольклорист задумчиво глянул за черное окно.

— Неведомое заглядывает даже в эти окна... Стоит только всмотреться, прислушаться... Неужели вы, пан Ной, никогда не сталкивались с чем-то необычным?

Ной взъерошил ладонью короткие черные кудри, словно торопил ход воспоминаний.

— Ну, разве что история со старой аптекой... — неопределенно протянул он. — Но я был так мал, что все, видимо, перепутал в памяти.

— Все равно, расскажи! — приказала рыжая Зося. — А то строишь из себя какого-то Базарова. А на твоих картинах краски сказками шепчутся.

Ной бросил быстрый взгляд на девушку и, насколько можно было рассмотреть в тусклом свете погребальных свечей, покраснел.

— Ну, хорошо. Только не смейтесь... В этой истории я совсем не романтический герой, а обычный малолетний озорник из местечка, в коротких штанишках и пиджаке старшего брата с заштопанными локтями, с сонмом фантазий в глупой голове...

— Рассказывай, рассказывай! — повторила Зося, и Ной, виновато улыбнувшись рыженькой шалунье, начал...

История о старой аптеке

Все знают аптеку в Троицком... Ту самую, что по милостивому привилею ясновельможного пана Августа III открыл в 1748 году член минского магистрата пан Ян Давид Шейба. Когда я был маленький, и часто бегал в этот старое здание из позеленевших от времени камней, — казалось, будто его подняли со дна моря, — почти никто там уже не помнил былых травников, что толкли сухие цветы и корешки в медных ступках, составленных на полках у самой потолка, да перегоняли разноцветные жидкости по ретортам из толстого, словно рождественский лед, стекла... Мы приносили в аптеку собранные по помойкам, выпрошенные у хозяев пустые бутылочки от капель и микстур, зеленые, синие, оранжевые, сквозь которые так удивительно и весело смотреть на мир, и получали свои медяки, а желающие — еще и рассказы аптекаря Йозефа... Он был уже так стар, что хозяин не допускал его рассчитываться с покупателями — это делал аптекарь помоложе. Казалось, Йозеф живет во времени талеров и шелегов, забытый там, как домовой в старом доме. Никто не помнил, когда он начал работать в аптеке, не было у него ни родственников, ни людей, которые могли назваться его друзьями. Жил в каморке в аптечном подвале, с маленьким окошком у самой земли, забранном решетками, словно в тюрьме, да еще постоянно завешанным занавесками. Поскольку из-за тех занавесок доносились разные странные запахи, а иногда выбивались клубы вонючего дыма, можно было понять, что Йозеф и в своей конуре продолжал делать лекарства. Руки Йозефа мелко тряслись, казалось, он просеивает сквозь пальцы невидимый песок времени. Но — это я уже сейчас понимаю — его не увольняли, потому что обладал особым даром составлять специальные отвары... Хоть от прострела, хоть от меланхолии, хоть для отбеливания кожи или прояснения ума нерадивого гимназиста перед экзаменом по латыни. Как сейчас вижу Йозефа в темном углу на противоположной стороне прилавка — очки подвязаны засаленными веревочками, узкое темное лицо, словно вырезанное мечом, нос в синих прожилках, запавшие щеки и поджатые в ниточку губы, черная шапочка на лысой голове, из-под которой выбиваются редкие седые пряди, подобные перьям больной птицы... Наклонился над ступкой, тщательно растирает ее содержимое тяжелым пестиком, добавляет, обрывая с жестких букетов, подвешенных на стене, то листик дурмана, то корешок девясила, то невесомый лепесток мечника, то подсыпает из фарфоровой банки щепотку порошка цвета мертвой воды... Стоило встать около старика — и он начинал рассказ, будто тень твоя, упав на него, разбудила поржавевший, но все еще действенный механизм. Рассказы повторялись, расцвечивались, переливались мелкими деталями, как расшитый жемчугами и самоцветами корсет сказочной королевы... Мы были маленькие и глупые, и мало что запоминали, только подсмеивались. Чаще Йозеф рассказывал о Яне Давиде Шейбе, первом владельце аптеки, и его травнике, которого также звали Йозеф. И вот что я могу вспомнить... По рассказам Йозефа, был его тезка из 18-го века смуглый и черноволосый красавец, учился своему мастерству в Праге и Сорбонне, и неизвестно где еще... Но, отмечал с затаенным вздохом рассказчик, был тот Йозеф не слишком умным, так как верил, что человек может знать больше, чем поместится в лотке сеятеля, и оставаться счастливым... Если бы родился он рыцарем — славный оказался бы воин и кавалер.

Но Йозеф в детстве бегал в коротенькой рубашке, босиком, по грязной брусчатке местечка, и отец никогда не вкладывал ему в руки рукояти меча, только отполированную до блеска ручку сапожницкого молотка. Однако Йозеф, получив золотую докторскую цепь на шею и бархатный плащ на широкие плечи, не хотел об этом помнить. Как будто человек может разорвать суконную нить своего рода и вплести судьбу в чужие блестящие кружева. Рассказывали, что даже Август III, бывший курфюст Саксонский, в бытование свое королем Речи Посполитой, посылал в аптеку Шейбы за лекарством от ожирения — его величество был толст, как перестоявшаяся кадка с тестом. Конечно, поговаривали, будто не только обычные лекарства готовит Йозеф, но внятны ему разговоры звезд и трав, и корона Лесного короля зашита в его черном кафтане, напротив сердца… И вот как-то на Сретенье посетил Йозефа еще один вельможный клиент, маршалок и староста минский Завиша. Приключилось со знаменитым воителем то же, что испокон случается с мужчинами, чьи волосы перевила серебряная паутина, морщин стало больше, чем шрамов, а сердце забыло постареть. И сердце свое готов он был положить под острый каблучок любушки-голубушки, если бы не боялся, что она и наступить на него побрезгует. Дочь городского советника магистрата Югася имела шестнадцать лет, кожу белоснежную, щечки алые, глаза темные, стан в обхват ладоней — все, как требовала мода времени от красавиц. Казалось, она может пробежаться по мутным волнам Свислочи, как лунный луч. Единственный недостаток имелся — на изящном, самую чуточку курносом носике каждую весну проявлялись, как на лепестках белой лилии, веснушки — позор для знатной паненки. Где покупать притирания? Конечно, в аптеке Шейбы в Троицком. И девица Югася была там гостьей нередкой и желанной, и вместе с притираниями, духами, помадой получала целый ларец веселых шуток Йозефа, чудесных рассказов о василисках да краснолюдках и даже куртуазные песенки – и от звонкого смеха паненки, казалось, взвихрялись в пузырьках и колбах разноцветные отвары. А на что еще мог надеяться безродный аптекарь, только развеселить... Зато вдовый Завиша считал себя женихом из женихов, тем более благородные браки не ради взаимной любви заключаются. Но слухи ходили, что трех своих жен уморил он, да и пятеро взрослых детей, ждущих наследство, не были слишком привлекательным украшением жениха. Да еще, возможно, панна Югася имела сердечную склонность к кому-то более молодому. Вот и обратился Завиша к Йозефу, чтобы в притирания для паненки добавлял приворотное зелье. Маршалкам аптекари не отказывают. Но что-то не помогали снадобья Йозефа присушить юное сердце... Слова паненка сказала ухажеру поседевшему жестокие: мол, если бы не седина эта, да не морщины, так почему бы не полюбить такого славного воина? Но пока он похож на печеное яблоко, пусть со свислочской русалкой любится, ведь у той глаза из тумана, все равно не рассмотрит, как следует.

И вот ночью по приказу Завиши привели Йозефа, поднятого прямо из постели, в одной рубашке, в Минский замок — его руины остались там, где сливаются Немига и Свислочь. Маршалок изрек одно: не выйдешь отсюда, пока не сваришь зелье, которое вернет мне молодость. Напрасно клялся Йозеф, что не под силу человеку повернуть время назад, и черные кони бога Хроноса затопчут любого, ни один смертный не заставит их ступить в сторону от колеи, выбитой на Пути Предков. Ничего не слушал Завиша. И взялся Йозеф за дело. Целую неделю старательно работал он в подземельях замка, выходя только для того, чтобы поглядеть с караульной башни на звезды, и подслушать их разговоры, и пересчитать призрачные бусины их путей... И однажды протянул Йозеф господину бронзовый кубок, в котором дымилось подобное жидкому металлу зелье... И не было уверенности в его глазах. Завише пришлось пожить в королевских дворцах, где даже пол выслан предательством и ядом, и спасает только постоянная осторожность, и приказал аптекарю: "Выпей сам. А завтра, если зелье не обманное, выпью и я".