Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

- Знову до цётки Павлины?

Моя "высокая" воспитанность позволяла мне даже не отвечать на такие, казалось, бессмысленные вопросы.

- Как будто не знает, что мне некуда больше идти. - думал я.

Но предпочитал не отвечать. Тётя Люба подходила к забору и опиралась на него левым локтем. В правой руке она держала двух-трёхлетнего сына, моего тёзку Женю. По ту сторону улицы, задрав подолы юбок выше колена, ногами месили глину двоюродные сёстры - тётя Нина Навроцкая (дочь старого Матия Тхорика) и тётя Павлина Единак (Дочь Штефанины (Степана Тхорика).

- Що соби думают Никола с Ганею, коли вiдпускают таку малиньку дитину так далеко.- озабоченно вопрошала тётя Люба.

Не знает она, что я, выходя от тетки Павлины уже два раза бегал на Куболту, а возвращался домой мимо лесополосы через конюшню. На конюшне мне всегда было интереснее, чем дома.

А один раз я бегал мимо лесополосы по дороге на Мошаны. Но, пробежав до разрыва в посадке за селом, мне показалось, что по кукурузе за лесополосой кто-то бежит наперегонки со мной. Я остановился. По ту сторону лесополосы тоже остановились. Я снова побежал. За лесополосой снова зашелестело. Не думая, я мгновенно повернул обратно. Бежал так, что воздуха не хватало. Оглянулся, только добежав до колодца Никифора Пастуха. За мной никто не гнался. Отстали, наверное...

Но опасность ждала меня с другой стороны. Послышался дробный топот копыт. Я оглянулся. Ко мне бежала, пасшаяся вокруг колодца, старая Никифорова коза с единственным огромным, сильно загнутым назад, рогом. Этот страшный рог был нацелен на то, что находилось у меня ниже спины. Этого было достаточно, чтобы через мгновения я очутился у калитки тетки Павлины. А козу возле колодца остановила длинная веревка, на которую она была привязана. Развернувшись и натягивая веревку, коза с сожалением смотрела в мою сторону.

Но я предпочитал об этом никому не рассказывать. Если узнают родители, будет похлеще, чем встреча с Никифоровой козой.

Став старше, я понял, что за мной никто не гнался. Скорее это был быстро сменяющийся шелест листвы в лесополосе.

А чаще тётя Люба подзывала меня к забору. Она рассказывала, что она сестра моей мамы. Я это уже знал, но она часто начинала разговор с родственных связей. Подробно расспрашивала, что делают родители? Как учится Алеша? В каком он классе? А к осени поближе доставала из кармана капота (халата) и протягивала мне через забор несколько продолговатых слив или пару небольших терпких яблок.

Но мне больше нравилось, когда во дворе был её муж - дядя Ананий. Он тоже расспрашивал меня. Но после его вопросов становилось очень весело и мне в таких случаях не хотелось уходить.

Дядя Ананий был очень весёлым и добрым. Как-то в школе нас вывели за огороды на убранное колхозное картофельное поле. Взрослые дяди пахали. Каждый плуг тянула пара лошадей. А нам надо было собирать за плугом оставшиеся редкие небольшие клубни, которые мы кидали в вёдра. В конце каждого ряда мы высыпали несколько картофелинок на кучки вдоль межи. Мне выпало счастье работать с дядей Ананием.

Очень скоро мне надоело нагибаться за мелкими, как вишня, клубнями. Тем более, что дома я вообще не любил собирать картошку, даже крупную. Вскоре я стал нагибаться только за более крупными клубнями. Но их было очень мало, два - три на целый длинный ряд. Да и поясница неприятно заныла. Тоска...

Выручил меня дядя Ананий. Он велел мне повесить ведро на крючок на плуге. В тот крючок пахари вставляли естек (ручной чистик) для плуга. Чтобы вовремя очищать лемех от грязи. Когда я повесил, он сказал, что картошки почти нет и я должен ходить за плугом и петь разные песни, которые я знаю. Погромче. Так и работали мы с ним в поте лица до самого обеда. Я пел, я дядя Ананий пахал. Ему было очень весело. В такие минуты его скошенный левый глаз смотрел лукаво и ободряюще. От этого мне было еще веселее. Я старался. Да и всем остальным пахарям тоже было весело.

Не было весело только пионервожатой Анастасии Михайловне Савчук, жившей через дорогу от нас. В тот день она вывела нас в поле. Но её я не боялся. Она училась с братом Алешей в одном классе. Алёша помогал ей решать задачи. А я называл её Анастасией Михайловной только в школе. Дома я называл её Стасей, несмотря на то, что мама велела называть её по имени отчеству всегда и всюду. Но сейчас она смотрела на меня недобро и молчала. А в конце на тоненькой тетради она выставила нам оценки по труду. Единственная из класса двойка была моей. За что?! Я так старательно пел!

Уже много позже, когда я учился в Дондюшанской школе, домой мы ездили на грузовой машине с будкой с молокозавода. Дядя Ананий с Борей Рябчинским сдавали молоко от колхоза. Каждый раз, как только я забирался в кузов, дядя Ананий спрашивал:

- Коли поiдем ворате бараболю?

И всем было весело до самой Елизаветовки.

Знакомство со второй дочерью Ивана, Манькой, началось со скандала в доме моей бабы Явдохи. В зимнее воскресенье я с Броником Единаком и Мишкой Бенгой катались возле старого Василя Довганя по, укатанной до стеклянного блеска, дороге. Катались на подошвах собственных сапог. У нас с Броником карманы были наполнены жаренными семечками. У Мишки было пусто. Но, катаясь, семечки мы лузгали втроём.

Подошедшая Валя Твердохлеб, дочка Маньки попросила семечек. Я не успел сунуть руку в карман. Меня опередил Броник. Он дал мне горсть семечек, которые, чтобы не расходовать свои, более крупные, я насыпал в ладонь девочки. Валя положила в рот семечку, раскусила её, выплюнула шелуху и стала жевать. Внезапно, горько расплакавшись, побежала домой. Броник с Мишкой весело рассмеялись и побежали к Бронику домой. Мне одному было скучно, и я пошел к бабе Явдохе.

Скоро пришла Манька. Показывая на меня, взывала к бабе Явдохе:

- Дивиться, стрейно! От ци обеванци не нагодували минi дитину зернетами з перцём?

Отбиваться было бесполезно. А тут подошла моя мама. Получил по полной. За убежавших друзей тоже. Оказывается, во втором кармане Броника были семечки, натёртые красным перцем. Но это было в далёком детстве.

А потом Манька, кухарившая на многих свадьбах вместе с бабой Явдохой, готовила стравы как на свадьбе брата Алёши, так и на моей. Сама нездоровая, не жалуясь, приходила раньше всех и уходила позже, пока не была вымыта и отдана последняя тарелка. Сама уже пожилая, больная, Манька готовила на похоронах и поминках обоих моих родителей.

Спасибо. Пусть Земля ей будет пухом.

Имя Мишка Групан я услышал в нашей семье впервые в возрасте пяти лет. После очередной побелки мама вынесла из нежилой комнаты фотографии в больших рамах. Вынув фотографии, рамки вынесла на улицу и старательно красила, тщательно растирая свежий слой краски. После высыхания разложила фотографии и прижала куском картона с тыльной стороны. Потом, прижимая картон к стеклу, аккуратно забила по кругу в старые дырочки по несколько маленьких гвоздей. Затем снова вывешивала рамки с фотографиями на стены, подвязывая сзади длинными веревочками. Вывешенные рамки висели в слегка наклонном положении.

Я любил подолгу рассматривать фотографии после того, как мама их переклеивала или переставляла и снова помещала на стены. Каждый раз они сразу становились малознакомыми и казались более интересными. С малых лет я знал всех родственников по фотографиям. Если что-то было неясно, мама тотчас принималась рассказывать, кто есть кто, кем приходятся нам, где живут.

Однажды, после того, как мама развесила все фотографии по стенам, к нам зашёл, часто приходивший к отцу, его двоюродный брат Николай Паровой, племянник нашей бабы Софии. Но все его упорно звали Толя Грецив. Прославился он тем, что однажды, купив поросёнка, он обильно кормил его и лелеял. Но поросёнок не рос, не набирал в весе. Росло только рыло, постоянно удлиняясь и выгибаясь кверху.