Догоняя Птицу (СИ)

Она так и не рассказала Птице про ночные вылазки Индейца. Дело в том, что ни в первую ночь, ни в последующие, у нее не было того, что обычно толкает к подобным признаниям: а именно, не было тревоги. В ночных событиях не чувствовалось ничего зловещего - так Лоте, во всяком случае, мнилось. И еще, наверно, она хотела, чтобы у нее была своя, пусть даже маленькая, тайна. А лучше - две тайны. Потому что большая часть Птицыной жизни по-прежнему оставалась для нее сплошным белым пятном. Но если от тайны чердака не имелось ни ключей, ни замка, тут перед ней было все: и Индеец, бодрый и энергичный в дневное время, будто бы по ночам никуда не шастал - и достаточное количество времени, чтобы как следует во всем разобраться, и относительная безопасность и свобода ночной слежки, чтобы разбираться незаметно и без помех

Что-то Лоте подсказывало, что перво-наперво нужно перетряхнуть вещи Индейца. Вдруг среди них она обнаружит что-нибудь, что подскажет ответ? Рыться в чужих вещах некрасиво, нехорошо, да и бессмысленно: она это знала и заранее раскаивалась. И все-таки в один из дней не удержалась и, когда все разбрелись своим делам, очутилась в кухне. В той самой кухне, которая была одновременной спальней и гостиной, а также продуктовым складом, и где рядом с лежанкой, укрытой спальниками, мятыми одеялами, свитерами и куртками - лежал затянутый веревкой Индейцев бэг. Это был самодельный рюкзак, сшитый из грубого материала, напоминавшего брезент, с джинсовыми заплатами, украшенный вышивкой: руны, какие-то загогулины, желтые цветы наподобие дрока. Скудные индейские пожитки лежали на полу возле лежанки. Внутри бэга обнаружились вещи, которые Лота уже видела в руках Индейца мельком, а также те, которых не видела вовсе. Расшитый цветным мулине кисет для трубки, с помощью которой Индеец курил траву - это была вторая трубка, запасная: трубку номер один он таскал с собой. Мешочек с бисером и бубенцами, которые использовал для индейских рукоделий. Сушеные сухари: неприкосновенный запас. Полиэтиленовый пакет с сушеными травами - в нос Лоте ударил сильный и резкий запах. Камни: на одном из них были процарапаны непонятные значки. Глиняные свистульки, сделанные в форме божков. И наконец, нож. Широкий, нарядный, с деревянной ручкой. Этот нож Лота видела у Индейца только однажды и мельком, когда он на мгновение блеснул в его смуглых руках, а затем снова исчез в рюкзаке. Для бытовых нужд у Индейца имелся другой нож - обычный, перочинный. Нож с деревянной ручкой явно не предназначался для резки хлеба или какой-то другой снеди. Он был не очень-то острый, совершенно новый на вид и хранился завернутым в белую клетчатую скатерку или большую салфетку, закапанную воском. Увидев эти восковые лепешки, Лота оторопела: они были в точности одного цвета с восковой блямбой, налепленной на тарелку, обнаруженную Индейце в самый первый день. При виде пятен ей сделалось не по себе, она поспешно замотала нож обратно в тряпицу, засунула поглубже рюкзака и положила рюкзак на место.

Вот только она не могла точно сказать, так ли он лежал до ее вторжения. Она волновалась, и этот момент как-то от нее совсем ускользнул.

* * *

На другой день заболел мерин - спокойный, мохнатый коняга. Его любили. Первым это заметил Володя. Мерин стоял в уголке загона, грустный и понурый, о чем-то глубоко задумавшись. Его вздутые бурые бока ходили тяжело, словно он задыхался после быстрого бега. Ноги мелко дрожали. Когда к нему подошли, он ни на кого не взглянул, хотя столь дружная делегация всем скопом не каждый день приближалась к загону.

-Заболел, - печально сообщил Володя.

-Черт, - выругался Птица.

-Ты чего? - удивился Володя.

-А если он сдохнет? Что мы с ним будем делать?

-Падет, - поправил его Индеец. - Лошади не дохнут, а падают.

-Кляча есть кляча, - ворчал Птица. - Загнется, а нам отвечай. Что я лесникам скажу? Падет - тогда уж точно придется лыжи вострить.

-Жалко зверюгу, - вздохнул Володя.

-А чего ты с тушей делать будешь? В нем веса - тонны полторы. Куда его, скажи, падшего, девать?

-Да ладно тебе. Он пока еще живой вообще-то. Полечить бы его.

-Лечить, а как? Ты в этом что-нибудь понимаешь?

-Я коту когда-то давно уколы делал, - беспомощно промычал Володя.

-Коту, ага. Кот - тварь. А это - скотина. Видишь разницу?

-Сглазили его, - тихо пробормотал Индеец.

Все стояли перед загоном в полнейшей растерянности, остальные лошади посматривали на них тупо и удивленно. Каждый в той или иной мере чувствовал угрызения совести: как это вышло? Как и когда не углядели за конем? И что теперь они - шестеро взрослых здоровых людей - могли для него сделать?

Тут на помощь подоспел Леха. Он хозяйственно нахмурился, огладил вздутые бока мерина, прислушался к тяжелому дыханию, заглянул в глаза и даже понюхал рот.

-Обожрался, - заключил Леха, закончив осмотр.

-С чего бы? - поинтересовался Индеец.

-Обожрался - не значит много сожрал, - пояснил Леха. - А значит, что сожрал не то или не так. Его кто поил на ночь?

-Ну, я, - неохотно прогнусавил Коматоз. - Я поил, и чего? Я и других поил, а они вон, нормальные.

-Нельзя сразу после овса поить. Поел овса - пусть постоит, переварит. А ты сразу со своим ведром к нему бежишь.

-А я знал, да? Чего ты сразу-то не мог сказать? - накинулся на Леху Коматоз.

-Да я про это сам забыл, - объяснил Леха.

-И что теперь делать?

-Водить по двору в поводу. Пока не полегчает.

Водить коня в поводу по двору выпало по очереди Лоте и Коматозу.

Животное передвигалось с явным трудом. Однако чем дольше его водили по кругу, тем бодрее конь переставлял ноги. Да и глядел веселее.

Неизвестно, почему, это нехитрое занятие - водить обкормленного и опоенного мерина в поводу - оказалось крайне утомительным, и после вечернего чая, который пили, как обычно, устроившись на бревнах вокруг костра, Лота рухнула как подкошенная.

В тот вечер перед сном она впервые сказала Птице о том, что мучило ее с самого начала. С самого первого дня. Даже так: с самого первого взгляда на дом и лесничество.

-Понимаешь, здесь что-то не так. Не могу тебе объяснить, но...

-Тебе здесь плохо?

-Нет, что ты! Очень хорошо. Но у меня предчувствие... Будто бы тень висит над этим домом. Какая-то тревога. Когда-то давно... Ты не будешь смеяться?

-Нет.

Лота заметила, что в уголках Птицыного рта прячется улыбка, но все равно продолжала.

-Когда-то давно родители отправили меня в пионерский лагерь. Помню, они как раз тогда разводились и... хотели, наверно, чтобы я была подальше. Воображали, что я ничего не замечаю... Ты был в пионерских лагерях?

-Был. Тьфу...

-Точно: тьфу. Но я не про лагерь вообще-то. С лагерем все понятно. Но я про другое. Там было одно место, за хозяйственным блоком. Дети туда не ходили, да и зачем им было туда ходить? Это был небольшой подсобный хозяйственный пятачок. Вокруг росли ели - высокие, мрачные, островерхие. С шишками, с подсохшими ветками. Видимо, старые. И там... Понимаешь, я нарочно раз за разом туда заглядывала. И даже если шла по каким-то делам совсем в другую сторону, все равно оказывалась где-то поблизости. Потому что я не видела в своей жизни места страшнее, чем этот хозяйственный пятачок.

-Страшнее?

-Да, более жуткого места не возможно даже представить. Нет подходящего определения, чтобы его описать. Мрачное, зловещее, угрюмое - все эти три слова одновременно. Когда я там оказывалась, я на одно короткое мгновение обо всем забывала. И представляла, что там, за хозблоком обитает сама смерть. Вот и здесь то же самое. Только в отличие от лагеря здесь мне хорошо. Потому что здесь есть ты. И не только поэтому. Но я все равно чувствую эту тень. А ты?

Лота спросила в тайной надежде: ей и хотелось, и не хотелось, чтобы Птица чувствовал то же самое.

-Я - нет, - улыбнулся он.

-Что же делать? - уныло спросила Лота.