Догоняя Птицу (СИ)

Все в этом человеке воплощало собой звериный нрав, жестокость и неприкаянность. На всякий случай Лота все время следила за ним. Она смотрела на его грубые красные руки с одеревеневшими ногтями, как он этими руками все время что-то перебирает без какой-либо очевидной надобности - стаканы, пустые бутылки, ржавые подковы, гвозди, ножи... Что напоминали Лоте его глаза? Она сравнивала, рассматривая различные предметы. Нет, небо здесь было ни при чем. Может, камни? Тоже нет: глаза Хмурого не были ни холодными, ни неподвижными. Лота даже не была уверена, были ли они светлыми. Пожалуй, они напоминали ножи, но без свойственного ножам стального блеска. А потом она поняла: глаза его - две осы, которые опустились на что-то сладкое - конфету или мармелад, нервно поигрывают брюшками, то выпуская, то убирая жало, и всем своим видом предупреждают, что опасны.

В целом же лицо у него было хмурым и сосредоточенным, как будто он думал все время одну и ту же нескончаемую думу. Куда повлечет его эта дума, когда окажется додуманной, было неясно. Лоте казалось, что она видит намотанные на его теле километры, отделяющие Дальний Восток от Крыма - километры, которые он не проехал в поезде и не пролетел в самолете, а прополз ползком, вгрызаясь в землю, асфальт и камень своими железными зубами.

Он был еще не старый, но темные морщины на его большом лице были глубоки и выразительны, как племенные знаки.

Однажды Лота заметила, как он моется у коновязи, где висел единственный на весь кибуц деревенский умывальник. Фыркает, краснеет. Мылится, чешется. Майки на нем не было, а казалось - была: фиолетовая и голубая, в церквах и русалках, богатырях, крестах и драконах. Пятна солнца скользили по туловищу Хмурого, и из-за наколок казалось, что оно меняет цвет, как у хамелеона. Хмурый эти наколки любил. Наверное, так коллекционер любит свою коллекцию. Если его порасспросить, он бы наверняка объяснил, какая откуда взялась и что каждая из них означает. Присмотревшись попристальнее, на груди у Хмурого Лота увидела птицу - ворона, раскинувшего крылья, и следила теперь за ним с еще большим вниманием. По вечерам он обходил лесничество, бесшумно ступая огромными кирзачами. Иногда вырастал перед Лотой так внезапно, что она пугалась. В другой раз, остановившись напротив окна, уверенный, что его никто не видит, задирал тельняшку и рассматривал наколки в темном оконном стекле, как в зеркале. Воспоминания, как облака, пробегали по его лицу. У этого человека была своя судьба и свое прошлое, свои привычки и свой уклад, у него имелся даже свой шик, а вот была ли у него мечта? Лота в этом сомневалась - ничто в нем не указывало на то, что в глубине его души ютится нечто похожее. Лота опасалась людей, полностью лишенных мечты. Но была ли она права по отношению к Хмурому? Ей категорически не хотелось узнавать о преступлениях и тайнах, которые он в себе носил, они ее заранее ужасали: страшно было вообразить, какие монстры населяют этот бездонный колодец. Она подозревала, что он не слишком хитер и не любит мелкие пакости, но уж если на что-то решится, то это будет по-крупному. Иногда по его рту блуждала смутная улыбка, которая неизвестно, к чему относилась, и тогда меж темных, как сырое мясо, обветренных губ блистало золото, а сам он становился похож на обычного человека.

Но случалось это очень редко.

* * *

Утром первым делом бежали к лошадям: не издох ли кто за ночь? Чистили их в загоне специальными щетками, поили из ведер, засыпали в кормушки овес, а потом выгоняли на луг. Лесники оставили овес, сено, скребки и щетки, и седла с уздечками. Выпасных лугов было несколько на выбор. И все они были до странности не похожи на обычные равнинные луга и поляны. Один был круглый и слегка покатый, как будто подчинялся каким-то особым физическим законам: стоишь на нем, и мир слегка съезжает в сторону. Другой на вскидку казался обыкновенным подмосковным полем, но в центре торчали белые скалы, словно клыки или руины древнего храма, на которые под вечер опускались большие хищные птицы.

Сначала беспокоились - вдруг лошади разбегутся. Но лошади были смирные, и убегать никуда не собирались. А может, их тоже, как и Лоту, пугал лес, и они держались поближе к людям.

Три тщедушных мерина да пять худосочных кобыл - такого было их стадо. Этих лошадей лесники пригнали из Балаклавы и Бахчисарая, чтобы летом в высокий сезон катать по горам туристов. Скорее всего, лесники приобрели их по дешевке - все они хромали, быстро уставали, задыхались. Как их лечить, никто не знали и, махнув рукой на зоотехнику и ветеринарию, мазали зеленкой...

Лота догадывалась, что для лошадей это лето последнее, до зимы им не дотянуть: никто не погонит их осенью обратно туда, где их взяли. Отправят на бойню или продадут татарам. Их кормили по рациону: овсом, пока овес не кончился, сеном, которые лесники косили на лугу и которое, по их мнению, было необходимо для конского пищеварения, а во внеурочное время угощали сухарями и сахаром. На самых крепких и послушных катались верхом. Все кое-как приспособились, приноровились и со временем начали проявлять даже некоторую сноровку: ловко вскакивали в седло, скакали с присвистом, работая локтями. Только одноглазый Индеец не смог научиться: он не хотел дергать лошадь за повод и направлять ее по своей инициативе, и лошадь под ним шагала, куда в голову взбредет.

Десантник Леха, человек с темным прошлым, седлать лошадей умел, но не любил и боялся.

От ветра и возбуждения у всех, как в лихорадке, сохли глаза, пылали губы и щеки, и невозможно было понять, что за сила заставляет так истово трудиться этих совершенно разных и с трудом совместимых друг с другом людей.

-Как ты думаешь, это надолго? - спрашивали Птицу.

-Надолго - что?

- Ну, вот это вот все.

- Понятия не имею. Может, навсегда.

-Навсегда - это насовсем что ли?

-А чего? Заживем все вместе. Свой огород имеется, лесники деньги будут подкидывать. Неужто плохо? Если что, устроим кладбище. Вон прямо за теми камнями его и разобьем. Чтобы далеко не таскаться.

Все смеялись, но Лоте было не до смеха. Она смотрела на их лица, полные ожидания, надежды, особенного глубинного возбуждения, и понимала, что дело не в утраченных паспортах, деньгах и военных билетах, не в желании пожить на халяву в обустроенном месте. И даже не в том, что им некуда было податься, нечего искать и не к чему стремиться: им это было, так или иначе, безразлично. Но за всем этим стояла новая и в то же время древняя как мир идея построения вечного дома, окончательного пристанища для всех них.

* * *

О том, что Индеец по ночам куда-то уходит, Лота узнала приблизительно на третий день - точнее, третью ночь - их жизни в лесничестве. Она спала, прижавшись к Птице, но сквозь путанные образы сновидения услышала, как что-то шуршит, стонет половица, и кто-то крадется к двери. Скрипнула дверь, потом скрипнула еще раз: кто-то чуть слышно затворил ее за собой. Все это были не звуки, а тени звуков, отзвуки, которые послушно вплетались в Лотины неспешные сны. Тут она уже отчетливо подумала, что это, конечно, какой-то человек вышел до ветру. Вышел на минуту, максимум на десять минут, если прихватило как следует, и скоро вернется, еще раз дважды скрипнув дверью. Но так и не дождалась этих повторных звуков чужого присутствия. И снова уснула.

На другую ночь все повторилось, Индеец - Лота была уверена, что это именно он: слишком легко и осторожно ступал босыми ногами по дому невидимый человек, преодолевая вязкую тишину и инертность чужих снов - Индеец снова дважды скрипнул дверью. Сон сковывал волю Лоты, сбивал с толку, но она сделала усилие, кое-как поднялась с матраса, и, надев очки, заглянула в кухню. На деревянном полу, на пенках и матрасах, в ледяном свете луны, стоявшей посреди кухни столбом и проложившей по полу ровную прямую дорогу к печке, виднелись три всклокоченные головы с бледными физиономиями - выразительными, измученными, вдохновенными: вот что делает с лицами луна. Володя. Леха. Коматоз. Как Лота и предполагала, Индейца среди них не оказалось.