Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

С мешком под мышкой отец поспешил на долину. Уже начинало смеркаться, когда возле наших ворот остановилась тарахтевшая бестарка. Отец с трудом снял с повозки мешок с двумя поросятами.

- Ты что, двоих купил? - спросила мама.

- У нас давно таких красивых поросят не было. Отдает их Мишка недорого, почти даром. Когда я выбрал поросенка, спросил его:

- Сколько стоит вот тот, который крупнее?

- Когда Мишка назвал цену, мне стало не по себе, - рассказывал отец. - На базаре цена такого поросенка в полтора-два раза выше.

- Мишка, это очень дешево! На базаре поросята намного дороже.

- Мои мне обошлись во столько-то. Почему я должен сдирать с других шкуру. Это уже грех.

Отец заметил, что с дороги на Мишкино подворье сворачивают трое.

- Мишка! Дай я продам твоих поросят. Деньги все твои, я только буду назначать цену.

- Николо! Давай деньги и уходи. Я знаю, что ты умеешь продать дороже. Поэтому в селе все говорят, что ты жид. Ты уйдешь, а грехи останутся на мне, потому, что поросята мои. Дай, сколько я сказал, и иди себе с богом домой.

Мишкина хатка отстояла от улицы на расстоянии не менее пятидесяти - шестидесяти метров. Низкая небольшая, словно игрушечная, хатка, была построена, по словам взрослых, еще Регорком, Мишкиным отцом. Крытая, почерневшей от времени соломой, с низкой стрехой и, единственным на весь фасад, крохотным мутным оконцем, Мишкина хатка ничем не отличалась от домиков, выстроенных первыми переселенцами.

Мишка постоянно возился возле дома и в огороде. Однажды, проходя до деда, я увидел, воткнутый в угол соломенной стрехи, красный флажок, на котором золотыми буквами было написано: "Миру-мир". Летом, когда дул суховей, на самой верхушке соломенной крыши рядом с коминком (дымоходом) мы увидели подобие флюгера с вращающимся, изготовленным из жести, ветрячком.

До третьего класса я охотно сворачивал с дороги и, перепрыгивая ручей, взбирался на пригорок. Я не помню, чтобы Мишку когда-либо удивил наш приход. Мы же, взобравшись на пригорок и приблизившись к Мишке, никогда не здоровались. Потирая пальцами, словно почесывая отросшую рыжую, с разбросанными клочьями седины, щетину, Мишка сразу, без вступления, словно продолжая давно начатый разговор, начинал нам что-то тихо объяснять.

Однажды, проходя мимо Мишкиного подворья, мы заметили перед хатой, ни на что непохожее, сооружение. Братья Бенги, Броник Единак и я тут же свернули. Мишка сидел на завалинке и крутил в руках металлическое седло с отверстиями. Мишка явно был в затруднении. Он никак не мог приспособить седло к своему, невиданному доселе, аппарату.

Изобретаемый Мишкой аппарат стоял на трех колесах. Передние колеса мы узнали сразу. Это были разные по размерам ведущие звездочки от гусеничных тракторов. Такие зубчатые колеса лежали навалом в самом углу тракторной бригады. Колеса были соединены деревянной осью, в центре которой была подвешена зубчатка с педалями от велосипеда. Рама от дамского велосипеда соединяла передние колеса с единственным задним колесом от детского велосипеда. Подобие круглого руля, пара ржавых велосипедных цепей и две сломанные лапы тракторного культиватора лежали рядом с его будущим техническим детищем.

- Что это такое? - впервые с Мишкой мы заговорили первыми.

Нам не терпелось узнать, какое новшество стоит перед нашими глазами.

- Ворач. - коротко пояснил Мишка.

Мы в недоумении пожали плечами. Что такое "ворач", мы догадались, а показать Мишке собственную техническую безграмотность нам не хотелось.

- Ворач, - громче повторил Мишка, видя, что мы в затруднении. - Городы людям буду вораты. Биз грошей. Дадут поисты и спасибо. Бо дуже дорого стое зараз ворате трахтором. А коней не хватае.

Наконец, до нас дошло, что Мишка делает настоящий колесный плуг. Но многое еще было скрыто мраком тайны:

- Где мотор? А может надо запрягать лошадь? Как Мишка будет рулить? Как ворач будет пахать? Где лемехи?

Но самым главным для нас оставался вопрос: кто будет тянуть плуг?

Мишка принялся обстоятельно объяснять нам устройство своего "ворача". Объяснял он очень серьезно. Мы нутром чувствовали, что Мишка не шутит. Его светло-голубые глаза, окруженные белесыми, почти бесцветными ресницами, смотрели ясно и очень серьезно. Мы знали, что Мишка в своей жизни ни разу не соврал. Серьезность Мишки передалась нам. Мы были уверены, что Мишкин "ворач" поедет и будет пахать огороды. В наших восьмилетних головах затеплилась надежда покататься на "вораче", а если удастся, то и самостоятельно вспахать огороды.

Но многое еще было неясно. Мишка же, не меняя тональности и силы голоса, монотонно продолжал раскрывать перед нами принцип работы и секреты своего технического детища. Держа в воздухе приподнятое металлическое седло, Мишка пояснял:

- Вот тут я буду сидати. А вот тут буде руль. Трибу (зубчатое колесо, trib - польск) с педалями я буду крутете ногами. А замисть лэмиша (лемеха) будут от ци два еропланчика. - показывая на культиваторные лапы, пояснял Мишка. - А позаду ще можно привязати борону, шоб все робити за раз.

Нам все стало ясным. Уж больно наглядно, доходчиво и убедительно Мишка объяснил и показал принцип работы "ворача". Дальнейшее моё путешествие на долину в тот день потеряло всякий смысл. Не попрощавшись ни с кем, я стремглав помчался домой с моей новостью.

Дома был Алеша, приехавший на выходные из Тырново, где он учился уже в десятом классе. Забыв поздороваться, я, захлебываясь от восторга, стал описывать Мишкино изобретение и перспективы его применения в хозяйстве. Такое, если постараться, можно дома самим сделать!

Не дослушав, моя мама молча отвернулась к забору, навешивая на колышек вымытый глечик для молока. Плечи её мелко затряслись. Отец смотрел на меня с интересом и весело, ожидая продолжения рассказа. Его ободряющая улыбка меня вдохновила.

Едва я закончил, Алеша довольно серьезно сказал:

- Якэ iхало, такэ здибало...(Какой ехал, такого и встретил).

Я не уразумел, к чему это, но мне показалось, что Алеша не понял чего-то главного. Я принялся объяснять непонятливому старшему брату всё заново. Последовавший хохот моих родственников был очень обидным. Я не ожидал такого легкомысленного отношения к могучей Мишкиной идее.

Когда хохот стих, Алеша выкатил из каморы мой старенький, еще дошкольный, трехколесный велосипед с ведущим передним колесом :

- Садись! Сел? А теперь покатайся!

Растопырив колени, так как они больно стукались о руль, я сделал несколько кругов по двору перед нашим крыльцом. Алеша остановил меня и молотком забил в землю на четверть ржавый зуб от бороны. Ось задних колес велосипеда привязал веревкой к зубу:

- А теперь садись! Не надо пахать! Попробуй бороновать хотя бы одним зубом.

Я попробовал. Зуб от бороны, привязанный к велосипеду, оставался неподвижным, как вкопанный, точнее вбитый.

- Это какую силу надо иметь, чтобы крутить педали, двигать такие тяжелые колеса, да ещё тянуть за собой по пахоте плуг с бороной?! И это всё на велосипедных цепях?

Я молчал. Алешина правота лежала на поверхности, особенно после велосипеда с зубом от бороны. Но...

- Человек больной! А вы его еще и подначиваете! - продолжал брат.

Да никакой он не больной! Что, я больных не видел? Мэшка, Флориков отец, говорят, кашлял кровью. Вот это больной! Яртемиха перед смертью лежала больная, совсем не могла ходить и говорить. Даже печеную картошку не ела! У Мишки Бенги отец был больной. Упал и умер. А тут совсем здоровый человек! Говорит совсем серьезно! И глаза у него честные и ясные. Яснее и честнее, чем у умного Алеши!

Но с того дня что-то начало шевелиться в моей голове. Я стал внимательнее присматриваться к Мишке, слушать, что он говорит, что говорят другие. Со временем, встречая его, я старался поздороваться первым и быстро проходил мимо. Внутри меня возникала, долго не проходящая неловкость. Меня преследовало ощущение, что я перед Мишкой в чем-то виноват. По дороге к деду или друзьям на Мишкин двор я больше не сворачивал.