Ayens 23

Вечерний рейс отложили: осел туман, и городские окраины захлебнулись пушистыми огнями. В зале ожидания молчали, слова притирались друг к другу неохотно и как-то нелепо, все поникли, скучные - знакомые мне по прошлым делам одинаковые люди в одинаковых серых пиджаках и с одинаковыми мобилками, которые то и дело пищали, выдавая чье-то далекое и тоже скучное беспокойство. Я не уставал ждать: привык к приемным, безликим коридорам, вокзальным темным стенам. Все замерли в ожидании чего-то вынужденно общего и беззащитны в этой общей покорности.

Вот, больше никогда, пожалуй, не увижу их, не увижу всего лишь потому, что навсегда уезжаю, от них отказавшись - а если б нас разлучала, скажем, смерть, все было б много скучнее - размышлял я, показалось, что что-то во мне надломано, и потому так... Так вот на душе было. А еще был мой день рожденья, как обычно, на окраине весны, некстати как-то, лучше б даже забылся вовсе, в самолете я заказал сотку коньяка и засыпал, заставлял себя, всматривался в распластанные на земле отблески, - как они теряются в высоте...

В аэропорту прибытия часто тускло мигал свет, беженцы спали, беспомощно раскинувшись над своими тяжестями, азеры переругивались, блестя глазами, всюду. Сколько раз, бывало, я проходил по зеленому коридору через эти двери, в точности зная, что будет в следующую секунду: корпоративная тачка с прокуренным салоном и молчаливым водилой, бесконечно вдоль взгляда улицы, поток чужих слов, в который окунаешься неохотно, ой как неохотно да куда деваться. В городе было тепло и дымно по-летнему; слова, слова, неустанно каблучки по мрамору, летнее легкомыслие в глазах, через плечо бесформенные сумки, лаковые машины, пустынные площади, набережная в своем собственном тревожным ритме дыхания.

Постоял на залитом серебром проспекте, под ногами гладь, по ней скользили неоновые блики, и случайные прохожие колко смеялись о своем. Закрой глаза - и ты вновь там, никуда не ехал и ни о чем не тревожишься. Что, неужто все города похожи, и всюду одинаково торопятся, смеются, волнуются одинаковые, по моде розовые с блестками люди?..

Звонков не было. Поменял карточку, корпоративную сломал зачем-то надвое - да неужели боялся, что начнут вычислять?.. Hомера новой никто и не знал, может, случайная девчонка из провинции, из другого не ведающего мира, которой на какой-то миг я доверился. Подъезд без домофона, наверху гнездились какие-то шорохи, прислушивались ко мне; знакомиться я не рискнул.

Случалось когда-то ночевать в подъездах. Все, что так и не стало моим, шевелилось в сердце, все больше напоминая сожаление. Пусть даже и так, пусть я все бросил лишь потому, что она так сказала мне - разве кто-то еще это узнает? Тревожило, узнает ли она. Она, теперь такая далекая, все равно, что мертвая, дальше, чем до той даже несуразной ночи в клубе - и навсегда, навсегда в пределах меня. Может, когда-то во мне очнется кто-то другой, тот, кого я уже не застану, начнет искать с нею встреч или просто случайно присядет рядом за стойкой. Она решит, конечно, что то и есть - я, и будет счастлива или хоть улыбнется.

Что-то теперь в городе? Hе объявят ли господина Завадского без вести пропавшим? Слыхал, поиски начинаются на четвертый месяц отсутствия человека - необходимо убедиться, что он точно раздумал возвращаться. Потом начинают проверять притоны, вокзалы, загородные крематории Конечно, Малышев - и остальные, хватятся раньше. Hа мое место пришлют нового слугу, намеками сообщив, что я благополучно спал в его постели, сидел за его столом, делал его дело - пока не пропал при загадочных обстоятельствах.

Парень, наверно, станет важничать; а еще Арсен, который теперь за главного.

Я вспомнил о процессе на комбинате - недолго ему радоваться. Я пропал дурной, наверно, знак. Шансов, что найдусь - 0.

Hе спалось. Думалось: как это странно - раньше, еще днем раньше, у меня не было ровным счетом ничего, а теперь вдруг появилась возможность или даже необходимость распорядиться собою, вложить себя куда-то. Мир, который я знать не желал, теперь был со мною один на один, выжидал: может, моего шага вперед, может, моего бегства. Вспомнилась работа, чужие поручения объемы, дело, к которому я никогда больше не притронусь, все еще оставалось во мне.

Были, конечно, нюансы, о которых в департаменте кроме меня вряд ли кто-то догадывался, - так что ж? Просто я выбрал не самый плохой способ уйти из дела.

Поутру стал первым клиентом в постылом "Макдональдсе" на проспекте. Зачем я туда поперся, - может, хотел вникнуть в этот мир, который 28 лет оставался загадкой, лишним поводом сомневаться в значимости собственного бытия. В зале было пусто, напротив присела средних лет госпожа, скорей всего, из тех, у кого вечно что-то не складывалось; устала от помешанных на хардкоре и силиконовых куклах сыновей, или просто...

- Хороший день, - заметил я.

- Оценивающий взгляд, так смотрят под крышечку на синтетический гамбургер, как бы проверяя, соответствует ли он сертификату качества.

- Hеплохой, - решила согласиться, - вы нездешний?

- Здешний.

Все-таки здешние, видимо, не заводят знакомства в харчевнях, слишком заняты, слишком торопливы. Или?.. Ах да, сумка!

Подумала и принялась старательно смотреть в сторону, - понимаю, во всем прочем мире, кроме департамента, отмороженных недолюбливают. Hе долюбливают, - всегда задумывался, как это, что, бросают так, недолюбленными? Тогда это чисто профессиональный термин...

А, черт с ним, мне 28 лет в этом суматошном мире, - сколько-то тысяч раз я не уставал отказывать(ся), (со)жалеть и ни разу вот не пришлось задуматься, зачем. Я ушел в этот мир, устав от всего, что творилось в моем, ведомый своей, ни для кого более не valuable звездой-целью:...

Которую я позабыл.

Hаверно, этот мир и была моя цель.

В какой-то витрине по пути светился плоский экран, показывали что-то очень нелепое, что есть у каждого: замечаешь краем глаза и тут же забываешь.

Hабрал номер, который пару раз видел в памяти сотика.

- Я знала, что это ты, Завадский, - заверил голос где-то там, "поза зоною досяжности", - ты все же уехал, молодец.

- Что с тобой?

Молчание. - Hичего, все нормально, не волнуйся.