Зависимость. Трилогия (СИ)

Я усну этой ночью, думая о том, что утром могу не проснуться, и что теперь моя кровь покроет ее бледные руки, и одержимый мыслью, что все еще ставлю ее жизнь выше моей.

Прости, что подвел тебя.

После уже не было никаких вопросов. То, что она прочила в дневнике, прояснило все, расставило точки над і. Хмурые взгляды Неро, то, что он никогда не засыпал рядом с ней. То, что его глаза уже всегда были открыты, когда она просыпалась. То, как он относился к ней, словно она была очень ценной вещью, которую он ненавидел, но о которой упрямо продолжал заботиться.      Рен не могла винить его. После этого она стала еще больше восхищаться его силой и принципиальностью.      Ощущение ее вины выросло еще больше, затопив все другие чувства. Рен была пленницей своей вины, которая была как цепь вокруг ее шеи, и другой конец этой цепи держал в руках Неро. Она знала это, знала, но не могла винить брата в этом. Он справлялся со всем этим, как мог. Вряд ли кто-либо на его месте справился бы лучше. Рен не знала, что делала бы, зная, что их родителей убил Неро.      Неро никогда не сделал бы такого. Это все ее вина.      И эта вина была раковой опухолью ее души, которая с каждым днем стремительно разрасталась. Рен ничего из этого не помнила, как не знала, зачем она сделала это. Было ли это ее решение или ее телом владеет нечто темное, враг?      Как Неро засыпал в ту ночь с мыслью о том, как сможет утром посмотреть ей в лицо, так Рен делала из года в год.      Она больше не пыталась отстаивать свою точку зрения. Не могла выносить гнева или даже легкого огорчения брата. Она посвятила свою жизнь ему и сделала бы все, чтобы защитить его. Но как защитить его от себя самой, если даже она не знает, что такое на самом деле Реджина?      Все начиналось с того, что Рен знала секрет, и заканчивалось этим же. Замкнутый круг, из которого не выбраться. Круг боли и вины, смерти и крови. Когда она смотрела на свои руки, ей казалось, она может различить на них и кровь своих родителей тоже.      Круг страха, удавка на ее шее, кинжал в ее сердце.      И она вынуждена умирать снова и снова.

     /////

      Мы уверены в том, что жизнь подождет нас. Подождут люди, которые хорошо относились к нам, но ненужные в данный момент, так и не произнесенные слова, привкус которых остался во рту, и даже пожелтевшие листья не слетят с дерева без нашего разрешения.      Но мир движется, жизнь не стоит на месте.      И сами мы не готовы ждать, а желаем заполучить все и сразу.      Мы желаем…      Фиби стояла на вершине холма над утопающим в тумане городком. Одинокая фигура среди золотых крон деревьев, на ковре из облетевших листьев, закутанная в полумрак, туман и дым. Раньше это был цветущий небольшой городок, а сейчас на его месте остались лишь обгоревшие останки, торчащие из земли, как кости огромного чудовища, которые складывались в длинный изогнутый хребет.      - Что ты ищешь здесь, темная?      Фиби обернулась и увидела перед собой сгорбленную старуху в старом тряпье. Она была слепа и сжимала в костлявых искривленных руках трость с набалдашником в виде ворона, сидящего на шаре.      - Ты не найдешь здесь ничего, - пробормотала она, проглатывая звуки. – Здесь больше ничего не осталось, кроме жженных костей. Они хорошо поработали.      - Ты можешь видеть меня. Кто ты?      Старуха рассмеялась, из ее белых глаз брызнули слезы и потекли по сморщенным темным щекам. Она перехватила трость и постучала ею о камень, лежащий на земле.      - Я просто старая сумасшедшая старуха, какое тебе дело до меня? Я последняя, кто остался в этой деревне, и я никуда отсюда не уйду. Так можешь им и передать.      Она застонала и развернулась так, чтобы облокотиться спиной о камень. Теперь ее руки дрожали.      - Ты думаешь, раз я слепа, то не вижу тебя? Возможно, я и не вижу твоего лица или цвета твоих волос, зато я вижу твои бездонные страшные глаза, вижу тьму, исходящую из твоего сердца. Это очень древняя тьма, и мои предки сталкивались с ней еще много сотен лет назад. Я вижу твою растерянность и чувствую твою слабость. Зачем ты пришла сюда, жница? Что ты ищешь на костях моих соседей и моих детей?      Фиби брезгливо отвернулась от нее.      - Что мне за дело до сумасшедшей? Я пришла не за тобой, ни к тебе и не стану спрашивать твоего позволения находиться там, где я хочу.      - Ты пришла за девочкой, - мирно ответила старуха, словно и не слышала раздражительно тона Фиби. – Но ее давно уже нет здесь.      - И где же она?      Против своей воли Фиби подалась вперед, в один шаг преодолев расстояние между собой и камнем, на котором отдыхала старуха, и наклонилась к ней. Прямо перед ее глазами оказалась тонкая желтоватая, похожая на пергамент кожа, сплошь усеянная старческими пятнами, длинный хищный нос с широко раскрытыми ноздрями. В нос ударил сильный запах трав и нафталина.      Тонкая рука с длинными пальцами сомкнулась на запястье Фиби.      - Я видела, как они горели, мои дети, - закричала старуха. – Слышала, как они кричали, звали меня, проклинали своих обидчиков…И я не могла им помочь. Я…Мои бедные детки.      Фиби перехватила ее руку и сильно сжала. Рука под ее хваткой на мгновение потеряла очертание, затем обрела их вновь.      - Ты дух, живший здесь когда-то. Ты так же мертва, как и все остальные. Ты не более чем воспоминание, твой голос не громче шепота. Твои кости поглотила земля, а Небеса не приняли твой дух. Ты проклята и ты повинуешься мне, как и все проклятые.      Старуха упала на колени перед Фиби и взмолилась:      - Помилуй меня, госпожа. Я не сделала ничего плохого.      - Как давно они побывали здесь?      - Месяц назад. Еще сегодня утром здесь были люди, которые забирали тела. Мои деточки, мои родные…Почему они забрали их? Почему не ее? Почему она единственная, кому удалось спастись? Это несправедливо, она должна была умереть.      - Ты знаешь, куда она пошла?      - Я не следила за ней. Как я могла, когда мои дети звали меня? Да будь она проклята, эта девчонка. Они еще настигнут ее, поживятся ее плотью. Огонь будет лизать ее кости, как кости моих детей.

1.3

Страшно не упасть - страшно не встать... 

Немецкая пословица

Четыре месяца спустя

      Заброшенные города и селения похожи на древние голые скелеты, постепенно превращающиеся в пыль и прах и развеивающиеся по ветру. Но то, что было прекрасным прежде, в свои лучшие годы, умеет красиво и величественно стареть, обрастая трещинами и зелеными побегами, разрушаясь, но все еще вызывая трепет в человеческих душах.      Отсутствие людей и, особенно, бессмысленной суеты и шума вокруг, облагораживает такие места еще больше. Так создаются тихие гавани гармонии и тишины. Места, где хочется остаться навечно.      Кью находилась сейчас как раз в одном из таких мест.      Ее новое убежище. Ее место.      Триста лет назад это был просто еще один монастырь, построенные в готическом стиле, но после подводного землетрясения и последовавшего за ним толчка здание стало постепенно погружаться в воду. Вода, ветер и песок ни на день не прекращали своих трудов. Казалось даже, будто они состязаются между собой за то, чья работа будет более заметной.      Монастырь, со всеми своими башенками, пристройками и даже располагавшимся внутри садом, опускался вниз неравномерно. Большая часть постройки почти полностью погрузилась в воду, меньшая часть вросла прямо в гору и была практически неразличима снаружи. Главное же здание опустилось в воду приблизительно на две трети; шпиль высочайшей башни так же гордо вздымался над скалой, как и три века назад, внутренности заполонила вода, но ее уровень менялся вследствие движения тектонических плит и изменения уровня мирового океана. Во время прилива вода поднималась метра на два, но во время отлива алтарь и еще часть мраморного пола обнажались, и по ним можно было ходить, чувствуя себя частью древней истории.      Кью сделала глубокий вдох и закрыла глаза, опуская стену. Еще несколько месяцев назад это пугало ее до ужаса: воспоминание в воспоминании, обрывки, движения, ложь в красивой обертке, слова, сказанные будто невзначай, но западающие в душу и возвращающиеся в ее ночных кошмарах, знакомые новые лица, смех, слезы, страх, наслаждение…      Затем она почувствовала холод, пробежавший по спине, рукам, шее...      Кью несколько раз сжала и разжала пальцы. Крошечное облачко пара, сорвавшись с ее губ, уносимое ветром, скользило дальше по улице.      Холодно. Очень холодно. Пусто.      Кью стояла на мосту, оперевшись локтями о деревянные поручни и наклонившись телом вперед, чтобы видеть излом дороги в месте, где река делала поворот. Ей хотелось начать тереть пальцами виски, чтобы унять головную боль или броситься с моста вниз, чтобы ее длинное бледное тело пробыло темную поверхность реки. Опустив глаза, она увидела короткие голубоватые молнии, скользившие на кончиках ее пальцев.      Нужно было дышать, медленно и глубоко.      Раз...      Два...      Три...      Четыре...      На счет "четыре" ее поглотило очередное воспоминание, которых было так много за последнее время, что Кью уже сбилась со счета. И появлялись они все чаще и чаще. Каждый их приход был болезненным.      В этих последних воспоминаниях она больше не была девочкой, которую не смог убить ее собственный отец. Не была отцеубийцей. Не была некрасивой, исполосанной шрамами. Нет, все чаще и чаще перед ней возникал образ то девочки лет восьми, то молодой свежей и прекрасной девушки. И каким-то образом Кью знала, что во всех случаях это был один и тот же человек.      Это была сама Кью.      Она видела лошадей, что неслись галопом по самому краю обрыва, безумно высоко над      уровнем моря, и две стройные фигуры всадников, тетиву лука в руках красивой русоволосой девочки, а затем ту же девочку со стальным мечом в руках и ее красивого молодого соперника. Затем большие волны и две темные фигуры, борющиеся со стихией, которые то выныривали на поверхность, то снова погружались в пенящуююся воду. Последним было видение бала. Это воспоминание как бы состояло из крошечных кусочков, которые нужно было собрать воедино и склеить, но которые не желали быть ни собранными, ни склеенными. Хрустальная трехметровая люстра на потолке. Барышни в длинных платьях, но с откровенными декольте, на многих были маски, украшенные драгоценными камнями, и дорогие украшения, всевозможные     платки, напудренные парики и шляпки с перьями и без. Бокалы с красной искрящейся жидкостью. Звон битой посуды и громкий хохот гостей. Музыка, много музыки...Ее собственные изящные ножки, выглядывающие из-под пышной бардовой юбки. Она не любила темные цвета, но специально надела это платье, чтобы соответствовать балу и гостям. Музыка. Звуки арфы и скрипки. Духовые и клавишные. Прекрасная музыка. Следующее, что она помнила, это прекрасные серые глаза, смотревшие прямо на нее. Знакомые серые глаза, которые сопровождали ее с самого рождения. Ее сердце забилось быстрее. И еще быстрее, когда обладатель этих глаз пригласил ее на танец, и их тела оказались так близко.      - Ты так прекрасна сегодня, Элизабет, - шептали его губы над ее ухом. - Больше, чем я смел мечтать.      Она закрыла глаза от наслаждения. Сегодняшний вечер вскружил ей голову. Она почти ничего не пила, но была пьяна больше, чем когда-либо прежде.      Главное, что он был рядом, больше ей ничего не было нужно. Ее брат. Тот, кого она любила больше всего на свете, больше себя, больше жизни, больше отца.      - Элизабет.      Когда его руки сомкнулись вокруг ее талии, она забыла дышать, удивительно, как ее ноги все еще не запутались и не выдали бушевавших в ней чувств. Он смотрел на нее не так, как должен был смотреть брат, и в это мгновение их родство по отцу не казалось чем-то важным. Это была просто деталь, которую можно было откинуть в сторону или даже вовсе забыть о ней.      - Элизабет, - позвал он снова.      И она утонула…