ЛиПа

Сутки тёрли палкою о палку...

Вождь проектом лука месяц занят,

но мозги без допинга не варят.

К счастью, неолит наступит скоро.

Вот когда напьёмся мухомора!

Так славно в августе, и надо малости —

Винца в бутылочке, мясца на вилочке.

(Евгений Рейн. Имена мостов)

В июле, девочки, жду сущей мелочи —

Кусочек небушка, винца да хлебушка.

И хмурой осенью пустяк попросим мы —

Ликёра рюмочку, с изюмом булочку.

Морозы грохнули — спасёмся крохами:

Стаканчик водочки, кусок селёдочки.

От марта волглого хочу немногого —

В хрустале звончатом коньяк с лимончиком.

В грядущем августе мне хватит малости —

Винцо в бутылочке... инфаркт... носилочки...

На нас обрушилась нежданно

Любовь, а не пустой роман:

И ты уже — не Дона Анна,

И я уже — не Дон Жуан...

Но стук сапог по коридору

Ворвался в мир счастливых душ

Тяжёлым шагом командора

Идёт домой законный муж.

(Юрий Разумовский. Вереница)

...Я тем шагам с тревогой внемлю,

А в голове сплошной туман.

Эх, провалиться бы сквозь землю,

Как незабвенный Дон Жуан!

Небрежности в экипировке

Муж-Командор отметить рад,

Вернувшись из командировки,

Как в анекдоте, невпопад.

Забылись губы и ресницы,

Всё тело налито свинцом,

И след от каменной десницы

Теперь хранит моё лицо.

Исполнив сложные фигуры

При входе в лестничный пролёт,

Подумал я, что у Лауры,

Пожалуй, больше повезёт.

Хотя я вовсе не уверен,

Что муж не вспомнит о ноже,

Зато она, по крайней мере,

Живёт на первом этаже.

Мужчины не стареют никогда,

Мужчины только с возрастом мужают.

(Александр Романов. Окно в сентябрь)

По жизни мы стремительно идём,

В пути теряя волосы и зубы.

Всё тяжелее с возрастом подъём,

И всё слышней архангельские трубы.

Вчера с соседом из последних сил

Трусили мы вдогонку за трамваем.

«Стареем?» — я сочувственно спросил.

Он прошептал чуть слышно: «Нет, мужаем...»

Я вас, между прочим, любил...

Я вас, примите к сведенью, любил...

(Николаи Рябов. Третье время года)

Я вас, примите к сведенью, быть может,

Любил. Любовь погасла не совсем.

Во-первых, пусть она вас не тревожит,

И не печалит, во-вторых, ничем.

Любил, как говорится, безмятежно,

Был, между прочим, робостью томим

И обожал вас, кстати, так же нежно,

Что, так сказать, не дай Господь другим.

Как Стенька юную княжну,

муж поднял на руки жену,

большого не скрывая чувства...

(Леонид Скалковский. Раздумья)

...Супругу он решил поднять,

как сами можете понять,

не ради чистого искусства.

Идёт к раскрытому окну

и набежавшую волну

на тротуаре тщетно ищет.

«Итак, душа моя, вперёд!

И даже если повезёт,

для размышлений хватит пищи»...

Супруга канула во мрак,

Лишь ветер, словно старый флаг,

бельё на лоджии полощет.

Что понапрасну горевать

и время попусту терять?!

Пора подумать и о тёще...

С запада и до востока

нет в лесу тебя родней,

ты ведь всё-таки, сорока,

полфамилии моей.

(Владимир Сорокажердьев. Любо-дорого)

Во дворе лежит жердина

бесполезно много дней.

То вторая половина

от фамилии моей.

Так какую ж, я не знаю,

сделать спутницей своей?

Поувесистей вторая,

ну, а первая — бойчей!...

Всё, решил: соединяю

обе-две в своей груди

и теперь окрест вещаю,

как сорока на жерди!

Мои щёки в морщинах,

как обшлаг из-под пресса,

Хомуты жестяные мою шею дубили,

Мне химчистка принцесса

и столовка принцесса,

И биточки с гарниром меня не убили.

(Дмитрий Сухарев. Читая жизнь)

Я стремился к Чимгану, ишака обгоняя,

По пути покоряя иные вершины.

Так что вид у меня, я и сам это знаю, —

Будто только что выпал из стиральной машины.

Вечерами гуляем мы с собачкой, бывает,

Рассуждая о бренности мира земного.

Что она ощущает — и пёс её знает,

Я — постылую тяжесть хомута жестяного.

Каждый день начинаю каким-нибудь стрессом.

Две принцессы в столовке так меня полюбили,

Что от чистого сердца угостили бифштексом,

Но, по счастью, промазали и не убили.

Мне б на пряной перине забыться от горя.

Коммунальная сфера на редкость жестока.

Так что выберу самое синее море,

В домино поиграю на Дальнем Востоке.

«В лесу родилась ёлочка...»

В последний вечер декабря, на склоне

Тишайшей жизни,

В слезах и жалком рубище вошёл

Я в голый лес. Истерзанную душу

Влекло, как подневольного раба:

Случайно уцелевшие деревья

К себе манили, плача янтарём.

Напрасно жгла бесстыжая метель

И отвлекала, выгибая ляжки.

Ведь и за сторублёвые бумажки

Я б не ввязался с нею в канитель.

И лезвие сапожного ножа

Колен сухих корней легко коснулось.

Качнулась ель, как будто бы проснулась,

От самосуда дикого дрожа.

В лебяжьей смертной неге

Кислорода

Глотнула, сделав мир ещё пустей.

Какая может быть в лесу свобода,