Во всем виноваты «Битлз»

— Она у нас с убийства только что. Крови нанюхалась. Ну ничего, сейчас опомнится. Итак, что произошло?

Юре всё это со вчерашней анаши смешно. Он понимает, что дело серьёзное, но поделать с собой ничего не может. А тут ещё главный милиционер, которому другие двое в рот смотрели, проверил заклеенные окна, замок на двери, взял лист бумаги, сел за стол, завёл глаза за брови и задумался.

— Собака, — говорит, — выведет в коридор!

Юра уже в голос прыснул:

— Логично! — и мы стали оба хохотать как безумные.

Да ещё Кальян Иваныч заходит: «Идите быстрее в 142-й номер, там администратор приехал насчёт Тамани договариваться. Гера с нами уже не поедет, а поедет Веня».

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВЕНИ (который сделал по-другому, чем Гера). Веня, значит, тоже был директор, ученик Геры. Ему побольше понадобилось лет, чтобы порядочную сумму накосить. Потому что действовал он значительно позже, когда уже самые золотые времена прошли. Но всё равно талант не скроешь! И народ поговаривал, что Веня к выработке принципа «вертушки» свою веснушчатую рыжую руку приложил. При помощи «вертушки» в отдельно взятый день можно и по шесть концертов пахать, и по восемь. Вот Веня на «вертушках» и поднялся.

Но в какой-то момент понял, что хорош! Пора завязывать! В коридорах Рос- и Москонцерта стало явственно попахивать жареным. С треском сменилось руководство МВД, пришли молодые голодные люди. Начали рыть землю. Нет, пора было завязывать и опять же валить.

Веня подал документы и стал очень сильно думать, как быть с заработанными потом и кровью довольно приличными бабками. К тому времени Гера уже шесть лет как уехал, от него не было ни слуху ни духу, хотя мог бы передать по наследству своего истосковавшегося по деньгам агента или того же таможенника, но не передал. А Веню уже, между прочим, два раза вызывали куда следует по поводу тех знаменитых левых концертов Леонтьева, где как раз Веня рубанул тысяч двадцать взявшихся как бы из воздуха, а потому неучтённых долларешников. По разговору он понял, что следователю известно довольно много. Но прямых улик не было — Веня только сильно удивлялся, зачем мент ему всё это сгружает. Пугает, что ли? Или к чему-то подталкивает?

И тогда Веня начал активно скупать валюту. Почти в открытую. Более того, он везде ходил и рассказывал, что скоро уезжает, что нашёл окно на границе, дабы деньги провезти. Люди в те годы до самого самолёта от всех скрывали. Даже от родителей, а он… Народ стал от него шарахаться: или провокатор, или сумасшедший. Органы начали следить за его квартирой, и было замечено, что к нему разок приходили два иностранца. Но вышли такие же пустые, как пришли. А коли попытались бы вынести что-нибудь объёмное, решено было под благовидным предлогом остановить и отнять. Ведь Веня мог так передать деньги.

Брать его с поличным в аэропорт приехал сам подполковник Меркулов. Действовал он по личному указанию одного совсем уже большого начальника, к которому и должен был после операции привезти и бедного Веню, и его нечестные миллионы (на самом деле всего 960 с чем-то тысяч). Какую комбинацию этот начальник придумал, чтобы потом деньги раздербанить, а от Вени избавиться, сказать трудно, но, думается, от несостоявшегося эмигранта ни рожек, ни ножек бы не осталось. Прецеденты уже бывали.

Веня нагло явился в Шереметьево с мордой ящиком и небольшим портфелем, в котором кроме зубной щётки, бутылки водки и всякой другой мелкой лабуды лежали толстая книжка писателя Айзека Азимова (на дорогу), комплект нижнего белья и маленький мешочек с пеплом — прах любимой, как он сказал, бабушки Эсфири Львовны. На просьбу предъявить имеющуюся валюту, Веня достал бумажник и показал триста долларов мелкими купюрами, которые взбешённый Меркулов кинул ему прямо в табло. Кинул и убежал.

Взять острый нож и, расклеив толстую обложку Азимова, достать оттуда небольшой документ с орлом и водяными знаками, никто из заинтересованных лиц не догадался. Пролить немного снега на исчезновение денег могла бы соседка по этажу Лидия Леонтьевна, сначала почувствовавшая сильный неприятный запах горелого, а потом видевшая, как Веня в три приёма выбрасывал из большой кастрюли пепел в мусоропровод. Но Лидию Леонтьевну никто не спросил. А кабы и спросил, то ничего б не понял. Потому что $960 000 Веня сжёг, но не просто спалил, а сделал это в присутствии американского ответственного лица, которое деньги пересчитало и номера переписало (Веня заплатил семь тысяч), в чём выдало Вене официальный документ.

По приезде в американские пенаты Веня обратился в указанный тем лицом нью-йоркский банк. И после некоторых специальных переговоров с посольством в Москве и парой других учреждений получил всю сумму новенькими хрустящими бумажками, кои и положил тут же на только что открытый на его имя свежий счёт. Операция была не такая уж часто встречающаяся, но все пошли навстречу. Больно уж велико было желание вставить леща стране победившего социализма.

А из пепла несуществующей «бабушки Эсфири», взятого им на память, Веня сделал малюсенькую ладанку, которую и носит в охотку, перебиваясь с икры на коньяк и ютясь в двухсотметровом пентхаузе на Манхеттене. С Герой Веня не дружит, но это их дела.

А тогда в Краснодаре в люксе нашего руководителя маленький рыжий Веня, выпив рюмку наливки, сказал нам, толпившимся у входа:

— Я только что из Свердловска. Кстати, вот гитару привёз на продажу: «Фендер», по-моему, «Телекастер». Никому не надо? Новая, с чехлом! Получил в счёт долгов, для своих отдам почти даром.

Юрка сразу сделал стойку. «Фендер» был его мечтой.

— С «Надеждой» работал. — продолжал Веня. — где ваш барабанщик? Ему Нинка-певица просила привет передать, — он полез в карман за бумажкой, прочитал: — Максиму.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ МАКСИМА. Ещё бы она мне привет не передала. У нас ведь в Киеве такой трёхдневный амур был — дым коромыслом! И на Крещатик ходили, и вообще. А ещё бы у нас в Киеве трёхдневного амура не было, когда я там устроил такое…

На огромной сцене киевского Дворца спорта я готовился к концерту. Устанавливал свои барабаны. Концерт был сборный, и вокруг суетились человек тридцать музыкантов из разных ансамблей — настраивали усилители, проверяли микрофоны и другую аппаратуру. У дальнего бархатного задника прогуливалась симпатичная девушка с нотами и хорошей фигурой. Она распевалась. Это была довольно известная в узких кругах певица из пахмутовского ансамбля «Надежда». Поговаривали, что у неё в Питере муж не то какой-то хороший и богатый человек, не то, наоборот, директор областной филармонии. В общем, летала она высоко, и на неё можно было только облизываться.

Основой ударной установки является большой барабан. На него крепятся несколько других барабанов и ещё много разной нужности. Поэтому стоять большой барабан должен как вкопанный. Ни туда, ни сюда. Для этого барабанщики приноровились регулируемые ножки — сорокасантиметровые стальные штыри — затачивать и вбивать молотком в мягкую деревянную сцену. Тогда как ни стучи правой педалью, ничто никуда не уедет. Я уже одну ножку вколотил, сидя на корточках, приноравливаю вторую и вдруг слышу страшный, леденящий кровь визг.

И, главное, визг этот прозвучал как раз тогда, когда красивый волосатый парень — гитарист «Надежды» — настраивал свой недешёвый японский инструмент и попросил минутку тишины. Кстати, это был Володя. Володя Кузьмин.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВОЛОДИ И «НАДЕЖДЫ». Ансамбль «Надежда» был уникальным явлением для своего времени. В основном коллектив исполнял песни Александры Пахмутовой, но всегда в эдакой полуроковой манере, что очень нравилось зрителям, а главное, позволяло как бы забыть ненадолго фальшивую комсомольскую подоплёку всех этих песенок про БАМ, яростные стойотряды и первопроходческую героику.

В «Надежде» традиционно работали очень хорошие музыканты, в чём была немалая заслуга руководства коллектива. Раз в год, как правило в августе, специальный их человек выезжал по городам и весям нашей необъятной. На танцплощадках и в местных домах культуры, в военных частях и на производстве он выискивал талантливых ребят и приглашал в Москву для работы в известном ансамбле. Сумма оговаривалась на месте. Например, 600 рублей в месяц (а он у себя на танцах имел 120). Договор с ними заключали на довольно странный срок — 11 месяцев. Потому что получает потом музыкант официально в кассе филармонии опять же, например, тысячу, — расписывается и радуется. А вечером к нему в номерок директор заходит — верните, пожалуйста, 400 взад, а оставьте 600, как договаривались. Пять-шесть месяцев индивидуум ещё терпел, а потом у него начинала крыша ехать: как же так?! Целыми днями в лучах прожекторов, зрители с ума сходят, а он всё продолжает получать эти поганые 600 рублей. А змей-руководитель (морда ящиком) за его счёт жирует и обогащается. Забывают люди, что ещё полгода назад они были никто и звать никак. Забывают, что не на гэдээрошной, а на американской аппаратуре работают, забывают, что не в обносках, а в двухтысячных сверкающих костюмах к зрителям выходят, а живут в хороших гостиницах в одноместных номерах.