Во всем виноваты «Битлз»

— Ты, — говорит, — Капитан, осознаёшь хотя бы силу вафлей? Вот сколько, к примеру, думаешь, мне лет?

Я прикинул слегка:

— Ну, полтинник.

— Дурак ты, — говорит, — и сволочь…

И пошёл с Пшикером курить анашу и вафли есть.

В общем, эти вафли, тьфу черт, ну анаша эта, вреда большого не приносила, потому как листики сырые, необработанные. К такому куреву и не привыкаешь, а настроение маленько улучшается.

Вот у нас подсобное свинское хозяйство было, так свиньи этой конопли нащиплются, ходят потом, улыбаются.

А один раз анаша даже косвенную пользу принесла в политическом смысле.

Была неподалёку от нас погранзастава. Стояла она от других застав несколько особняком и считалась образцово-показательной. Короче говоря, если на других заставах действительно наши рубежи охраняли, то на этой образцово показывали, как это нужно делать.

Личный состав состоял сплошь из спортсменов-разрядников и здоровяков, а командир был дважды или трижды мастер по разным видам спорта.

Проходил там службу один воин с Украины, которого в образцово-показательные взяли за человеческую красоту и природную силу. Солдаты со свойственным армии юмором метко прозвали его Хохлом.

Парень он был огромный, со зверской выправкой, и некоторое время им сдержанно гордился командир, но не разглядел вовремя в нём человека. А человек этот сошёлся близко с одним узбеком и ну самозабвенно курить анашу, которую из дома в письмах узбеку брат присылал. Анаша фирменная, узбекская, — не чета нашей, и они очень сильно от неё дурели.

Потом узбеку дембель вышел. Грустно им, богатырям, расставаться было. На прощание накурились «до дерева»; узбек Хохлу тюбетейку и запас анаши на шесть месяцев подарил, а тот ему тоже семечек насыпал.

Сильно скучал Хохол без этого узбека. Накурится в хлам и бродит по заставе, как зомби, в дорогой тюбетейке и без ремня.

Потом ему этого показалось мало, и начал он тогда всех окружающих бить. Не то чтобы уж очень крепко собратьев по оружию поколачивал, а так уныло как-то: то ногу кому вывихнет, то глаз закроет. Всё равно прямому начальству это вроде не понравилось, хотели было под трибунал отдать, а потом думают, зачем сор из избы выносить, показатели портить; пять месяцев оставалось терпеть-то, ну и приставили к нему шесть человек сержантов; как полезет всех бить — они навалятся, скрутят и в каптёрку молодца под бушлаты. И спит он там, своего любимого узбека во сне видит.

Мы-то были полком поддержки пограничников. Это значит, если китайцы через границу попрут, то мы пограничников поддерживаем.

Поэтому нам отцы-командиры старались привить сильную бдительность, и на политзанятиях в большом ходу была леденящая кровь история о том, как коварные китайцы похитили зазевавшегося тракториста и подвергли его зверским пыткам, а потом нагло заявили, что он-де сам перебежал.

Китайцы иногда в пределах прямой видимости (в бинокль, конечно) махали приветственно руками, но знающий замполит сказал, что на китайском языке жестов это означает угрозу — ну как бы когда мы друг другу кулак показываем.

Так что я лично китайцев сильно боялся, особенно когда один приятель из батальона связи шутки ради рассчитал, что если гипотетически их пустить через границу в колонну по четыре, а в районе Барнаула поставить пулемёт, который будет всё время стрелять и их убивать, то всё равно они будут идти ВЕЧНО. Очень уж их много.

Но служба службой, а дружба дружбой.

Раза два-три в год наши пограничники встречались с китайскими дружить.

Осуществлялась дружба в основном на той самой образцово-показательной заставе, где последнее время бесчинствовал Хохол.

Делалось это обычно так: китайцы приезжали, человек 30–40, тоже, наверное, не простые, а специальные, потому что уж больно раскормленные. Споют своё мяу-мяу, затем наша самодеятельность из выпускников Московской и Ленинградской консерваторий грянет «Полюшко-поле» или «Непобедимая и легендарная», а иногда уж вытаскивался на свет божий такой монстр, как «Русский с китайцем — братья навек», но без слов — инструментально.

Далее следовал совместный обед, естественно, составленный из обычного рациона советского воина: ну, там фрикасе всякие, почки-соте и бульон с профитролями; затем два часа для общения и возможной дружбы.

Перед каждой такой встречей устраивался инструктаж в том смысле, что плохие китайцы в Пекине сидят, а те, которые приедут, вовсе даже и ничего, а может, среди них и вообще нормальные имеются. Очень важно было это внушить, чтобы наши орлы сгоряча сразу всех не постреляли. Но и переусердствовать тоже нельзя: а ну как целоваться бросятся.

Вот после обеда общение началось. Сидит наш увалень сержант, а китаец ему всякие штуки показывает: вот, мол, воротник — шанхайский барс, а вот нож специальный пограничный — 32 лезвия: и патрон застрявший из патронника выковырять, и операцию на глазу сделать. Смотрел на него наш, смотрел. И показать-то, и похвалиться-то ему нечем. Хотел сначала китайцу в лоб дать для убедительности, потом инструктаж вспомнил.

— Давай, — показывает, — на руках бороться.

Китаец с удовольствием. Раз! И к столу нашу руку припечатал. Сержант губу закусил:

— Давай ещё!

Китаец и второй раз его легко уложил — сидит улыбается, сволочь. Вокруг них собираться стали, дело начало принимать политический оборот. Подошел замполит — гиревик и кандидат, пнул сержанта под столом сапожищем, отодвинул.

— Он у нас больной, недоношенный, — говорит по-китайски.

Китаец ничего, понял, опять улыбается, даже поклонился немного.

Замполит, конечно, не то что сержант, за два дня до этого гаубицу об колено на спор согнул. Китайцу бедолаге несладко пришлось. Целых шесть секунд понадобилось, чтобы замполита завалить.

Командир заставы понял: его черед пришёл престиж страны спасать, а то китайцы веселятся, а наши того и гляди затворами защёлкают. И дело-то, в сущности, простое, а то ведь как его начальство за замполитову гаубицу ругало, пришлось тут же на месте выпрямлять.

Наши все приободрились, смотрят соколами: сейчас старлей этому покажет.

Что такое?! Китаец опять — бац! — и улыбка до ушей. Видно, приноровился, гад, к нашей манере.

Старлей запястье потирает, бледный как полотно, говорит в сторону:

— Хохла сюда, живо.

Притащили Хохла из-под бушлатов. Он со сна ни по-русски, ни по-китайски не понимает; засадили кое-как за стол, он только тюбетейку поправил — хрясь! — и сломал китайцу руку!!! Открытый перелом, даже косточка через рукав вылезла.

Хохол тут же на него кинулся, всё норовил совсем руку напрочь оторвать, полумеры его уже никак не устраивали. Ну, отобрали китайца с трудом, утащили Хохла в каптёрку, но он ещё долго по дороге продолжал всех его волокущих бить. Каков молодец!

Китаец за руку держится, зубами молча скрипит, стойкость азиатскую демонстрирует, но когда узнал, что сержант под шумок ножик у него тот чудный спёр, тут уж заорал в голос.

Так анаша помогла Хохлу его подвиг совершить, а стране нашей честь свою не уронить.

Однажды одна очень интеллигентная женщина Александра Алексеевна пришла в гости к другой очень интеллигентной женщине Юлии Леопольдовне.

— Здравствуйте, уважаемая Юлия Леопольдовна!

— Здравствуйте, дорогая Александра Алексеевна! Проходите, пожалуйста, чай только что вскипел.

— Спасибо! — Александра Алексеевна прошла и села к столу, на котором расположились чайник, чашки и несколько вазочек с вареньем.

— Вам вишнёвого, как всегда? А то вот есть земляничное. Свеженькое.

— Спасибо, дорогая, попробую земляничного.

— Как ваши дела, здоровье?

— Спасибо, хорошо. А ваши? Что от мужа слышно? Как он там?

— Да слава Богу! Основной срок уже отмучился. Не так много осталось.

— Что-то не пойму, много ему ещё сидеть-то?

— Ну вы же знаете. Дали ему два года, вот он год и две недели уже отсидел. Еще чашечку?

— Всё ж не дойдёт до меня никак! Ему меньше сейчас осталось, чем он просидел или нет?