Кузьменко меняет профессию

Бумажки, конечно, и в прямом смысле погнили, а золото и серебро банк у меня принял. Общий вес — около четырех килограммов. Столько же, сколько и гусь весил, благодаря которому вся эта история случилась. Золотой гусь оказался. Но, между прочим, мы с приятелем его все-таки съели.

Крестины

…Старик «рено» в седьмой раз «чихнул» и заглох…

Нет это был не тот красавец «рено», какого сейчас можно встретить на улицах столицы или туристских маршрутах. И даже не прадед современной машины, а один из родоначальников марки, видавший виды грузовик без закрытой кабины, с колесами на деревянных спицах и с резиновым ободом без протекторного рисунка. Здесь, в сибирских степях, в лютую и снежную зиму двадцать первого года кабину заменяло диковинное сооружение из фанеры, а протектор — веревки и цепи, густо опутывавшие колеса. Так же, как заменяла бензин адская смесь из денатурата, скипидара, бензола, керосина и черт знает чего еще — гениальное изобретение механика Дымбы. Только чудом «рено» мог таскать свой груз. Чудом этим были энтузиазм и изобретательность механика Максима Дымбы, шофера Ивана Заломова и их товарищей. Красноармейцы продовольственного автоотряда знали, как нужен республике хлеб. Они возили хлеб.

…«Рено» «чихнул» восьмой раз и снова заглох.

— А-а, чтоб тебя… фирму твою… в бога… в душу… в двенадцать апостолов…

Иван сбил на затылок шлем, втянул в себя изрядную толику морозного воздуха и разразился новой гневной тирадой, в которой доминировало имя божьей матери. Исключительно яркая и образная речь эта, к сожалению, была совершенно непечатной.

Не берусь утверждать, что старик «рено» покраснел. Но устыдился — наверное, так как едва Иван снова взялся за рукоятку, мотор «чихнул», «выстрелил» и… заработал. Ласково похлопав друга по радиатору, Иван стал собирать инструмент.

— Постой, Ваня, — на плечо шофера легла тяжелая рука Дымбы. — Сегодня я… тово… за тебя поеду.

Потеребив ус, грузный механик покашлял, отвернувшись, гулко высморкался и, наконец, объяснил:

— Ты, парень, иди-ка домой. Тут девчонка прибегала. Жена у тебя… тово… вроде бы рожает.

Растерянно затоптался Иван на месте, для чего-то сунул гаечный ключ в необъятный карман кожаных галифе и, расплывшись в улыбке, вдруг сорвался в бег. Оставляя позади собачий брех, перемахнул через сугроб, узким проулком ударился к дому степенного латыша Закиса. Здесь, на берегу Иртыша, поселился он с молодой женой, когда полгода назад автоотряд перебросили в этот степной городок. Здесь должно было произойти одно из самых важных событий в его жизни.

Три дня оживленно гудел обычно тихий переулок. Сходились местные кумушки — поболтать-посудачить. И степенные мужики — «проздравить» соседушку. Любопытные ребятишки пялили глаза на чинно шествовавших в дом Закисов затянутых в кожу горластых полубогов — Ивановых друзей-шоферов. Гулко топала «братва» на крыльце, оббивая с ботинок снег, поправляя начищенные до блеска старенькие краги.

Пышноволосая Закиене вначале выдерживала гостей в кухне — прогревала, чтобы не нанесли холода к малышу. Затем они, присмиревшие, передвигаясь на цыпочках, заглядывали к молодой матери, осторожно, прикрывая ладонями рты, осматривали новорожденного. Тут же выкладывали немудреные подарки: зажигалку из патронной гильзы, кус сала, специально для этого случая выменянный в отдаленной деревне… С уважением оглядывали висевший на люльке подарок Дымбы — трофейную казацкую шашку с вытравленной кислотой надписью на клинке: «Бойцу за мировую революцию». Попав в горенку, гости смелели, дружно подсаживались к столу.

…Прошел месяц, и Наденька Заломова, миловидная и нежная сестра милосердия, в которой бурные годы революции и тяжких лишений не сломили уважения к привитым с детства строгим жизненным правилам, сначала робко, а затем все настойчивее заговорила о крещении сына. Когда и длинный, тощий Закис и дебелая Закиене в один голос поддержали ее, Иван засел совещаться с Максимом Дымбой. И хотя оба вспоминали бога нечасто и совсем но другим случаям, а попов недолюбливали, обычай победил. Решили: раз полагается, надо крестить. Но где? В городке действующей церкви не было.

Закис, раскуривавший у порога «козью ножку», предложил:

— Свезу в Тарасовка. Лошадь добрый, пять верст — моментом. — И, пожевав в раздумье губами, добавил: — Надежда не ехать — слабый очень. Сами управляться будем.

Крестный отец, Максим Дымба, отправился за одной из самых устойчивых валют тех дней — спиртом.

Выехали около полудня. День был по-февральски хмур, слегка снежило. Звучно причмокивал Закис, ходко трусила лошаденка, басовито мурлыкал «тройку» успевший хватить добрый стаканчик спирта Максим. Безмятежно спал завернутый в тулуп виновник предстоящего торжества, заботливо оберегаемый от толчков гордым отцом. Слабо укатанная дорога петляла по перелескам, ныряла в многочисленные овраги, взбиралась на крутые взлобки.

…«Крестную «раздобыли» без хлопот. Пока она облачалась в соответствующий случаю наряд, подкрепились с дороги. Затем торжественный кортеж, провожаемый вездесущими мальчишками, направился к поповскому дому.

Отец Агафонгел, собиравшийся трапезовать, встретил посетителей неласково.

— Что вы, господа-товарищи, служба окончена, час поздний, — недовольно басил он, стоя на пороге горницы и массивным телом своим загораживая вход.

Глыбой двинувшись на попа, Дымба октавой ниже зарокотал:

— Ты, батюшка… тово… не забывай, что при советской власти живешь. Посему ты есть советский поп и должен крестить будущих красных шоферов завсегда, хошь бы и посередь ночи!

— Окстись! Типун тебе на язык! — озлился Агафонгел. — Какой я советский поп? Что ты мелешь? Да большевики вообще на себя креста не кладут!

Поп наливался кровью, краснел. У Дымбы зачесались кулаки. Конфликт нарастал.

В этот острый момент в дверях кухни появилась дородная попадья в замызганном темном сарафане. Стрельнув взглядом по кожаным курткам и галифе посетителей, она испуганно икнула и, подплыв к мужу, ласково пропела:

— И-и-и, батюшка! Что ты споришь? Ну, сделай для них, видишь товарищам некогда, да и малюточка, верно, измаялся. И как мать-то отпустила ребеночка с мужиками?

— И то правда, батюшка, — выдвинулся вперед Иван. — Давай отслужи побыстрей, а за нами дело не станет, — подмигнул он попу и извлек из кармана бутыль со спиртом.

Узрев спирт, отец Агафонгел сразу смягчился: такое дополнение к трапезе было ему по душе.

— Разве ради младенца… Младенец невинно страдает, — сказал он, облизнув губы. И, выдержав для приличия недолгую паузу, буркнул попадье:

— Одеваться.

Через полчаса процессия гуськом проследовала в церковь. Замыкала шествие попадья с ведром теплой воды в руке.

Обряд крещения состоялся быстро: спешили все. Тут же в церкви отец Агафонгел написал и вручил Заломову документ, свидетельствующий, что будущий красный шофер наречен Сергием. Тщательно завернув свидетельство в платок, Иван спрятал его в нагрудный карман.

Пока длились переговоры с попом и обряд крещения, в доме названой крестной матери не теряли времени даром: событие полагалось вспрыснуть. Вспрыск удался, и только новокрещенный Сергей Иванов сладко спал после купели на хозяйской кровати.

На дворе тем временем начиналась дикая февральская метель. Под мутным, без единой звездочки, небом в вязкой тьме белесыми полосами струилась поземка. С песнями кое-как забрались в сани, уложили завернутого в тулуп ребенка. Ветер подхватил и унес в степь прощальные крики провожающих, вслед за ветром выбрались за околицу и наши путники. Подпрыгивали на снежных сугробах сани, всхрапывала беспрерывно понукаемая лошаденка.

У ближайшего к городку оврага сани сильно тряхнуло и занесло.

— Фу, шорт, какой дорога, — прорвало молчаливого Закиса. И еще не однажды повторил он эту глубокомысленную фразу, ибо издерганная лошадь сбилась с занесенной снежными сугробами дороги и поплелась целиной. Наконец, справа показался свет.