Сказки темного леса

Неожиданно мене пришло в голову, что все сказанное этим господином может иметь отношение и ко мне тоже. Нехорошо, подумал я, если у этих парней сложится представление, что я заодно с «занавесочниками». Плеснув себе граммов сто пятьдесят Элберетовки, я выпил и принялся ждать, пока по жилам разольется огненное, знакомое тепло. Когда это случилось, я подобрал с лежанки Производственную Травму и еще одну плющеную железную трубу — без гарды и снабженную на конце веревочной петлей, надел перчатки и полез под веревку. Из всех средств защиты на мне были только рубашка, перчатки и штаны.

— Разрешите мне, — попросил я, — попробовать.

Моим оппонентом вызвался быть парень со щитом-каплей. Мы сошлись прямо посреди поляны, и по первости я растерялся — не знал, как мне тут быть. Мой противник вел себя очень уверенно — пер в навал, метя при этом в ноги нижней кромкой щита, лип ко мне и все время охаживал меня своей полосой. С первого момента я просек, что противник мне достался толковый — воспитанный в жесткой, чуждой напрасному милосердию воинской традиции.

Если бы на нем не было надето столько железа, а на улице жара не перевалила бы за тридцать пять — мне бы плохо пришлось. А так, отбившись от его первого, самого яростного напора, разрывая дистанцию и все время кружа, я сумел его немного вымотать. Хуй ли — нелегко прыгать в железе, да еще по жаре. Постепенно его движения замедлились, стали не такими уверенными, и мне удалось поймать его руку во время удара — он слишком далеко высунул её из-за кромки щита. Я принял на гарду его кисть и тут же, особенно не мудрствуя, переломил её ударом второй трубы. На этом первый бой был мною закончен.

Мой противник отнесся к произошедшему более чем спокойно. Перетянув руку тряпкой, он уселся под деревом курить, уступив место на поляне своему легковооруженному товарищу. С полминуты мы присматривались друг к другу, пританцовывая и кружа, а потом схлестнулись. Щит с кулачным хватом хорош тем, что позволяет своему владельцу резко менять дистанцию боя, и мой противник именно так и поступил.

Смутив мой ум с помощью ложной атаки клинком по нижнему сектору, он сорвал дистанцию и с силой выбросил вперед руку со щитом. Кулачный щит снаряжен металлической чашкой-умбоном, и именно ею мне пришлось поперек лица — такое ощущение, как будто ударили молотком. После этого мой противник нанес еще один удар — сбоку, внутренней поверхностью щита, сбив меня с ног, словно деревянную кеглю.

Немного отлежавшись, я поднялся на ноги, и мы принялись знакомиться друг с другом. Парни оказались белорусами из Минска, представителями тамошних реконструкторских клубов: первый — из «Серебряного Единорога», а второй из «Сердца Дракона». Пьяный и несколько опиздюлившийся, я не очень запомнил, какие они назвали мне имена, помню только, что они были навроде как рыцарские, отдающие средневековьем.

— А где твои-то доспехи? — спросил у меня один из них. — А то…

— Какие доспехи? — удивился я, вытирая кровь с лица и тряся ушибленной головой. — Отродясь у меня не было никаких доспехов.

— Как же вы бьетесь, — удивился мой собеседник, — без доспехов?

— Ты видел, как, — ответил ему я и еще добавил: — Что же нам теперь — не драться, если доспехов нет? И терпеть ваши обзывательства?

— Ну прекрати, — успокоил меня другой. — Мы это вовсе не тебе говорили.

— Я знаю, — ответил я, — что не мне. У нас самих в городе хватает долбоебов и…

— А ты откуда будешь?

— С Питеру, — ответил я.

— Ну, тогда, — предложил мне один из них, — будь моим гостем.

— Нет, моим, — тут же вмешался второй. — Моим гостем!

Под такую беседу мы прошагали километра полтора выше по течению Юшута, и тогда моему взору открылось невиданное доселе диво. Прямо посреди леса вверх вознеслись белые шатры, украшенные по краям щитками с геральдическими знаками. Рассуждая над вопросом, какое из приглашений мне будет лучше принять, я остановился на предложении представителя «Сердца Дракона». Я резонно полагал, что ко мне лучше отнесутся товарищи того человека, который въехал мне по еблу в честном поединке, нежели друзья того, кому я сам только что перешиб руку. Не то чтобы я сомневался в благородстве человека из «Единорога», просто поступить так мне советовало природное чутьё. В каком-то смысле я оказался прав.

Меня провели внутрь одного из шатров, и там я увидел несколько прекрасных деревянных кресел и маленький походный стол. Там расположились двое — магистр ордена «Сердце Дракона» и его ближайший соратник, некто герцог Орм. Оба они были облачены в богатые одежды, приличествующие именитым рыцарям, и вкушали водочку из массивных серебряных кубков. Выслушав историю нашего поединка, герцог Орм весьма оживился:

— Ха! — заявил он, когда узнал, что человеку из «Единорога» отломили кисть. — Поделом ему, награда за распиздяйство.

— Сразу видна разница между орденами, — улыбнулся магистр, глядя на мою распухшую рожу. — Результат налицо!

После этого меня принимали в «Сердце Дракона» словно дорогого гостя. По приказу магистра принесли серебряное блюдо с обжаренной тушенкой, подали водки и вина, а двое наряженных в средневековую одежду менестрелей исполнили несколько песен на старороманском языке. Должен признать, что я был поражен всем этим до глубины души, впечатлен и растроган. По ходу застолья магистр рассказал мне историю их появления в Шелангере.

— Наебали нас, Джон, — пожаловался магистр, — вовлекли в нелепое. Из самого Минска сюда перли, думали, на войну едем — а тут кругом только эльфы лосинистые.

— Это не эльфы, — объяснил ему я, — а пидоры! Неправильно верить, будто бы это эльфы!

— Ума не приложу, — посетовал герцог Орм, — зачем они это делают? Вот, к примеру, мы… Тут герцог обвел наше застолье широким жестом руки, подчеркивая окружающее великолепие — серебряную посуду, тихий напев менестреля и суровое изящество боевого оружия и доспехов.

— Имеет смысл так жить, — закончил герцог свою мысль. — А напялить на себя женскую рванину? Ну, не знаю…

— Сам с них охуеваю, — признался я.

После этого я принялся растолковывать минским рыцарям, какие редкие «существа» попадаются в ролевой тусовке. Пораженный услышанным, магистр прокомментировал услышанное так:

— Правильно говорят, Джон, — заметил он, — что в то время, когда ум человеческий ограничен, глупость человеческая не имеет границ!

Третьего числа, верхом на грузовике, полном в стельку пьяных десантников, из Йошкар-Олы вернулся Кузьмич. На нем был военный китель и голубой берет, которым его спонсировал Лешак. В таком виде Кузьмич участвовал в Йошкар-Оле в праздновании дня Воздушно-Десантных Войск. Сам Кузьмич был пьян до такой степени, что не мог говорить, а йошкаролинцы рассказали о его похождениях так:

— Я ему берет дал и китель, — сказал Лешак, — чтобы можно было взять его с собой в парк, на праздник. Говорю ему — представлю тебя моим сослуживцем, только сам ты в это время молчи и не лезь с рассказами. Начал ему объяснять про парашюты, про стропы и про остальную хуйню. Но он слушать меня не захотел, говорит — я и так знаю, о чем с десантурой разговаривать.

— У нас в парке есть клуб, — влез в разговор Катанга, — там по праздникам крутят дискотеку. Так вот — ваш Кузя, как только Лешак представил его народу, залез на бетонный блок, подставку от старого памятника, и обратился толпе.

— Люди заинтересовались, — подтвердил йошкаролинец по прозвищу Тайсон, прозванный так за свое страстное увлечение боксом, — как же, десантник с самого Питеру приехал, Лешака сослуживец! А ну, послушаем, чего он скажет? Ну, он и сказал!

— В этот праздничный день, — заорал Катанга, пародируя пламенную речь Кузьмича, — в Питере все клубы, все музеи и даже кино каждый год работают бесплатно! Такая же хуйня в Москве! И в Новгороде! И только здесь, на родине ВДВ, — тут Катанга поднял руку, показывая, с каким одухотворенным видом Кузьмич все это говорил, — с нас, десантников, требуют за вход на дискотеку тридцак! Не потерпим унижения! А-а-а!