Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

Не переставая ругаться, она выбрасывала кирпичи, а соболезнующие соседки, охая и ахая, помогали ей; потом она побежала жаловаться полковнику.

Пока он успокаивал её, говоря, что все это сущие пустяки, что все равно пришли бы немцы, собаку съели, грушу разбили бы снарядом и печь разломали, Швейк с Горжином бродили по деревне, ища себе пристанища. Но перед каждой хатой стояли бабы, вооружённые вилами и косами, и ни за что не соглашались пустить к себе «собакоедов».

Так они ходили со своими собаками до самого вечера, и отовсюду их прогоняли. В некоторых хатах соглашались пустить их только в том случае, если они бросят собак.

– Ни за что на свете! Мясо есть мясо. А ночлеги пускай у вас останутся, – категорически заявил Швейк.

Уже когда начало темнеть, они решили разложить на улице костёр, допечь собаку и переспать ночь у огня. А утром полковник им найдёт где-нибудь место.

Итак, собаку изжарили, кости объели так чисто, что на них не осталось ни кусочка мяса, и сало слили в баночки из-под консервов; а в это время над деревней начала разрываться шрапнель, а за шрапнелью гранаты.

Через несколько минут по всему фронту началась такая канонада, что дрожала земля. Деревня осветилась прожекторами, и шрапнель начала разрываться над ней дюжинами.

Начался пожар. Загорелось несколько хат, и огонь стал быстро гулять по деревне. Бог знает откуда, в деревню ворвалось несколько казаков.

– Эй, австрийцы, убегайте! Православные, немец фронт прорвал!

Казаки, освещённые племенем и мелькавшим светом прожекторов, кричали, как дьяволы:

– Скорей, скорей, ноги на плечи, немец идёт! – и били нагайками попадавшихся им жителей и пленных.

Все убегали из деревни.

В темноте ревел скот, плакали дети, ругались солдаты возле опрокинувшихся возов и орудий. Орудия стреляли уже только на немецкой стороне и приближались с такой быстротой, что временами казалось, будто выстрел раздавался где-то среди убегающих.

Неожиданно в этом хаосе появились одна возле другой две лошади. С одной полковник Головатенко кричал басом:

– Убегайте, дети, поскорей, только не по дороге, не по дороге, бегите полем да смотрите, чтобы вас не раздавила артиллерия!

А этот бас заглушал другой, пискливый голос его любовницы:

– Деньги взял? Шляпы положил на воз? Ах, Боже, я пудру на окне забыла!

Долгое время пленные бежали в полной темноте, чувствуя только возле себя людей и слыша вокруг тяжёлый топот бега. Потом темноту прорезал веер лучей немецкого прожектора и осветил все поле.

И тут раздался заботливый голос бравого солдата Швейка:

– Горжин, я лечу за тобой. Черт возьми, да не потеряй собаку, улепётывай с ней, смотри, а то угостят тебя гранатой! Береги собаку, как свой глаз, а то у нас нечем будет позавтракать!

В ГЛУБОКИЙ ТЫЛ

Слова Швейка: «Мы как парижские ветераны – раз уж разойдёмся, то ничто нас не остановит, кроме стены», сказанные утром после той памятной ночи, в которую они бежали, правильно выражали создавшееся положение.

Армия удирала, несмотря на то что не было слышно ни единого выстрела. На фронте возникала паника, которую солдаты, измученные бесконечной войной и мало тешившиеся перспективой сидеть третью зиму в окопах, охотно поддерживали и раздували. Русская армия без ведома главнокомандующего выбросила лозунг: «По домам!»

И только на третий день устремившуюся с фронта лавину остановили дикие казачьи части, посланные специально для этого из тыла. Они преградили путь бегущим, навели порядок и погнали их опять к болотам, которые остановили наступавших немцев.

Что делать с пленными, находившимися в рабочих ротах, никто не знал. Когда полковник Головатенко обратился к какому-то казачьему генералу с запросом, в котором спрашивал, как ему поступить с пленными, он получил короткий ответ:

– К черту! Подохни и ты вместе с ними.

Тогда полковник, посоветовавшись с Евгенией Васильевной, решил послушаться её совета и направиться со своим войском в глубокий тыл. Было решено идти в тыл до тех пор, пока не встретится какое-нибудь военное учреждение, которое взяло бы пленных в своё ведение.

Своё решение полковник сообщил пленным, добавив, что теперь они находятся всецело на его попечении, так как Россия официально оставила их на произвол судьбы; он предложил им не разбиваться, держаться дружно всем вместе и заверил, что рано или поздно, а он им найдёт работу; что он полюбил их, как родных детей, никогда их теперь не оставит и что, если потребуется, он пойдёт пешком с ними хотя бы до Сибири. Закончив свою речь, он посмотрел на карту, махнул рукой на восток, и все тронулись в путь.

Рота держалась удивительно дружно. Никто не отставал. Отдельные пленные отбегали от дороги к хатам, где предполагали выклянчить кусок хлеба или пару картошек, и стремглав летели обратно к своей группе.

Евгения Васильевна подъезжала к пленным на лошади и подбадривала: «Ничего, дети, мы идём в Россию, а там хлеба хватит!»

Собака Горжина и Швейка была уже съедена, только Смочек держал все время во рту жареную кость и сосал её, а Горжин делился своими планами:

– Когда война кончится, я открою чайную с девочками.

Так они шли, рассказывая анекдоты, делясь воспоминаниями и ободряя себя всякими планами, а перед ними расстилалось лишь кое-где поросшее кустами бесконечное поле. Иногда встречались деревушки.

– Эй, дети, впереди река, а моста-то нет! – закричал полковник. Неожиданно перед ними блеснула река.

– Как же мы будем переправляться, где же мост? Чёртова река, что же делать? – уныло сказал полковник, когда они подошли к реке.

Он обратился к Евгении Васильевне, и та, вглядываясь вдаль, сказала без колебания:

– Там вправо виднеется какая-то деревня. Я заметила, что дорога шла туда, а где есть деревня, там будет и переправа. Пойдёмте туда, люди отдохнут, переночуют, а утром потащимся дальше.

Полковник, обрадовавшись этому разумному плану, скомандовал:

– Ну-ка, дети, по берегу направо, вперёд в ногу! – и, хлестнув свою лошадь, он поскакал вместе с Евгенией Васильевной, чтобы раньше отряда приехать на место.

Деревня, в которую они пришли уже в сумерках, не была похожа на деревню. У берега реки приютилось несколько разбросанных дворов, разорённых и грязных, занятых какими-то оборванцами, которые заявили, что они беженцы из Галиции. Эшелон пленных они встретили холодно.

– Картошки нет, дров нет, ничего нет! Моста тоже не было, переправлялись крестьяне на полусгнившем плоту. Выяснилось, что мост есть только у Лунинца, до которого будет около сорока вёрст. Полковник собрал людей и сказал:

– Ложитесь и отдохните, а утром увидим, что делать!

Пленные в лачугах заснули как убитые. И уже сквозь сон некоторые слышали голос полковника, приказывающего кому-то отвести лошадь в сарай и дать ей сена. Затем наступила тишина.

Через некоторое время, когда Марек уже спал, а пискун с Горжином храпели, словно состязаясь друг с другом, Швейк почувствовал, что лежавший рядом с ним Смочек ворочается; потом тот встал, выбежал во двор и принёс с собой большую сучковатую дубинку, поставил её в угол и лёг опять.

– Ты что, боишься, чтоб тебя кто не обокрал? – шёпотом спросил его Швейк, а Смочек ему ответил также шёпотом:

– Не боюсь, но умираю с голоду. Хочу раздобыть мяса. Ты умеешь молчать?

– Как святой Ян Непомуцкий [18], – побожился Швейк.

– Так ты утром молчи. Ты ничего не знаешь и ничего не видел, – строго добавил Смочек.

Утром полковник сам пришёл будить пленных. Он высказал сожаление, что тут ничего нельзя купить и пленным опять придётся поголодать; собрав всех на улице, он сказал:

– Слышите, австрийцы, моста мы искать не будем и через речку перебираться не будем. Отсюда вниз по реке есть город Мозырь, а там, наверное, будет воинский начальник. Дети, осторожно: возьмите паром и, сколько войдёт вас, садитесь на него. Остальные побегут по берегу и, как только устанут, меняются с товарищами на пароме. И так будете меняться, а через три-четыре дня будем в городе. Поняли?