Чудо на переносице

— Приколемся? — предложил Петька.

— Эт можно, — одобрил Жигайлов. Они загородили ей дорогу.

— Не скажет ли птичка, который час? — пьяно расплылся труженик пищевой промышленности.

— Не знаю. Пустите.

— А может, вам сумочку поднести, герцогиня?

— Я же сказала: пустите! — и она, обогнув трех друзей, быстро пошла по пустынному кладбищу вдоль бетонного забора.

Но не таков был Жигайлов, не привыкший, чтобы им пренебрегали. Злобно сплюнув, он устремился за девушкой и толкнул ее в снег. Девушка закричала. А Жигайлов начал срывать с нее одежду.

Петька с Антоном не стали сторонними наблюдателями. Оба девятиклассника прервали поглощение орешков в сахаре, побежали к Жигайлову и… начали ему помогать. И казалось, что на дворе стоял не двадцатый век, а каменный, примитивно-жестокий.

Но тут на тропинке показались прохожие, и три мужских сердца сжались от животного страха.

— Атас! — закричали три искаженных от ужаса рта, и шестеро пяток замелькало в густеющих сумерках.

Жигайлов упал. Его схватили и доставили в милицию. Свой человек, ни минуты не сомневаясь, сообщил имена друзей.

Вот и все. Не бог весть какое дело из уголовной практики. И заковыристого сюжета нет, и виновные признались полностью, и обвинительная статья найдена справедливо. Только не укладывается это простое дело в наше сознание. Только поражаешься душевной черствости трех парней, мальчишек. Кто они? Акселераты? Дети, не отдающие отчета в собственных поступках?

— Я знал, что это преступление, — сказал на допросе Антон.

— И я знал, — сказал Петька.

— И все-таки помогали Жигайлову?

— Помогали, — ответили они. — По дружбе. Боялись его упреков.

Да, полуграмотный Жигайлов был отличным другом, в особенности Антону, который кончал музыкальную школу. Еще бы! Жигайлов пил, как лошадь, и ругался, словно извозчик. Казалось, этот сверхчеловек может все. Захотел выпить на территории комбината — и выпил. Захотел украсть сладости — и украл. Захотел оскорбить человека — и оскорбил. Вот это молодчик! И пацанам казалось, будто Жигайлов — это олицетворение свободы. Раскрепощение от родителей, школы, учебников и всяческих правил.

Суд вынес частное определение в адрес директора школы за слабую воспитательную работу. Но только ли директор, редко ставивший в свое время Жигайлова в угол и не сумевший охватить Антона хоровым кружком, а Петьку — вовлечь в выпуск стенной печати, виноват в том, что произошло?

Может быть, что-то устарело в ряде постулатов нашей педагогики, если школа и учебники кажутся скучными и однообразными, а жигайловы с их ложными установками становятся светом в окошке?

Докопаться до истины тут — ох, как сложно! Но докопаться необходимо.

ставивший в свое время Жигайлова в угол и не сумевший охватить Антона хоровым кружком, а Петьку — вовлечь в выпуск стенной печати, виноват в том, что произошло?

Может быть, что-то устарело в ряде постулатов нашей педагогики, если школа и учебники кажутся скучными и однообразными, а жигайловы с их ложными установками становятся светом в окошке?

Докопаться до истины тут — ох, как сложно! Но докопаться необходимо.

ГАСТРОЛЬНЫЕ СТРАСТИ

Лето в городе может быть солнечным или дождливым. Летом в город могут пригнать эшелоны арбузов из Астрахани, а могут и не пригнать. Трудно определить заранее. И только одно можно сказать наверняка: лето в городе будет театрально-гастрольным. И от этого с наступлением июньских дней большинство горожан забывает о пансионатах и санаториях на берегу Крыма, о пляжах или спортивных кортах. В глазах горожан возникает лихорадочный блеск. На душе появляется чувство дискомфорта. Горожане жаждут билетика. Одного. Лишнего…

Вообще неизвестно, где можно достать билеты на популярных артистов. Билетов нет. Оказывается, их продали еще год назад. Еще не было известно, куда популярные артисты поедут — в Макеевку или в Сочи, а наиболее дальнозоркие граждане уже начали составлять списки. Какой-то дядька с лицом недоучившегося аспиранта загодя организовал очередь, поставив себя и своих родных в первой десятке. Люди приезжали к нему отмечаться через каждые четыре часа. Даже ночью. Тех, у кого пропадали силы, вычеркивали с вожделением хищника. Потом появилась доселе неизвестная женщина, по облику и по манерам — председатель родительского комитета, рявкнула: «Вас тут вообще не стояло!» — и без спроса составила новый список, вышвырнув из него аспиранта с его родными. Так проходила эта невидимая миру война — за счастье получить откидное место в пятом ряду балкона третьего яруса.

Приличные билеты до простых зрителей не дошли вовсе. Их распределили между учреждениями, ведомствами и знакомыми театральных кассиров. Получить кресло в партере стало таким же престижным делом, как приобрести японский автоматический зонтик или пластинку ансамбля «Абба». Поэтому единственный способ прорваться на популярные гастроли — это стрельнуть лишний билетик.

Стрелялыциков — тысячи. Они готовятся к боевым действиям, как хороший полководец — к генеральному сражению. Они занимают ближние и дальние подступы к театру или к концертному залу, а также все станции метро в радиусе четырех километров. Стрелялыщика можно определить сразу. У него осунувшееся лицо и взволнованные глаза. Такие глаза и лица бывают еще у людей, которые возле родильного дома обеспокоенно ждут, когда их генеалогическое древо прорастет на одну веточку. Среди плотных рядов стрелялыщиков подавляющее большинство составляют девушки-театралки. Они отчаялись найти себе спутника жизни и направили бурный поток своих страстей по театрально-концертному руслу. «Дайте, дайте билетик!» — молят они все и хватают каждого встречного за рукав, лацкан пиджака или за пуговицу. Но встречные неприступны. Они шествуют с каменными лицами и говорят: «Нет!» Это огромное удовольствие — взять и кому-нибудь в чем-нибудь отказать.

У дверей театра или концертного зала, где выступают популярные гастролеры, наряд милиции. Милиция сдерживает стрелялыщиков, которые поняли, что законным путем на, зрелище не попасть. И пытаются сделать это незаконно. Билет поэтому приходится предъявлять дважды: один раз — вспотевшему сержанту милиции, а второй — профессиональному капельдинеру. Но это не помогает. В зале все равно оказывается в три раза больше народа, чем запланировано. Люди без мест устраиваются в проходах, на ступеньках, в нишах и за колоннами. Некоторые приносят из фойе стулья, и театр начинает напоминать просмотр любительских слайдов на именинах у тети Сони. Люди с местами этим обстоятельством недовольны, шугают контрамарочников и безбилетников отовсюду, говоря, что те загораживают им самую главную часть сцены. Контрамарочники и безбилетники ворчат, но подчиняются: закон сейчас не на их стороне.

Но вот гаснет свет, и оказывается, что людей без мест шугали напрасно: теперь они столпились одной кучей, и вообще ничего не видно. В темноте начинаются какие-то неясные перемещения и бесконечные перебранки. За этим проходит около половины первого отделения, и зрители, взволнованные перераспределением мест, никак не могут понять, что же все-таки происходит на сцене.

Многие залы у нас, особенно довоенной постройки, вообще сконструированы очень хитро. Когда их строили, то решали одну задачу: как на минимуме площади разместить максимум кресел. И при этом никто не думал, что человек платит от двух до пяти рублей не только за право найти стул под соответствующим номером и хорошенько на нем выспаться. Выспаться человек может и дома. Причем, бесплатно. Никто не думал, что в театре с любого места должно быть хоть что-нибудь видно и что-нибудь слышно. Иначе все действие превратится либо в немой кинематограф, либо в радиопередачу «Театр у микрофона». Люди вытягивают или втягивают шеи, ерзают вправо и влево, приседают, встают, приставляют к уху ладони и мысленно хотят только одного: найти архитектора, который подобное создал, и посадить его на свое место.