Байки офицерского кафе

— Козлов! — услышал я до боли знакомый глухой голос ротного. — В самоход собрался?

— Ну, что вы, товарищ старший лейтенант? Я как образцовый курсант, в самовольные отлучки не хожу! — начал я оправдываться, замедлив бег.

— В самоход! В самоход! — забубнил сверху Конь. И далее выдал такое, что я даже остановился, чтобы дослушать и понять, не снится ли мне это все.

— Да вали! Все уе…ывайте! В городе встречу, слова не скажу!

Вот это был пример нового мышления, на пять лет опередивший горбачевское.

При этом, в отличие от генсека, Конь обещанное выполнил и больше никогда не препятствовал нашим самоволкам.

Разведчик должен уметь…

Как-то, когда я был курсантом второго или третьего курса, к нам из ГРУ приехал майор Макаров. Встречаясь с нашим взводом, он поинтересовался, нет ли среди нас нарушителей воинской дисциплины. Незадолго до его приезда кто-то, уже не помню кто, залетел с пьянкой. Его и подставили отцы-командиры. Мы думали, что в несчастного будут метать гром и молнии, но Макаров неожиданно сказал: «Ну что же вы, товарищ курсант, пить совсем не умеете, попадаетесь? Как же вы дальше служить думаете? А если вам придется встречу с вашим резидентом организовывать? Не знаю, нужны ли нам такие курсанты». В его словах, конечно, была бездна иронии, но и здравый смысл, безусловно, присутствовал. Разведчик, кроме употребления спиртных напитков в больших количествах без потери сознания, должен уметь еще многое.

К Андрюхе Тарасову, с которым мы дружили, приехали родители. Недавно назначенный командир девятой роты капитан Вылегжанин откровенно морочил ему голову. Нет, он был не против того, чтобы курсант четвертого курса Тарасов встретился с родителями и провел с ними вечер буднего дня. Просто ротный хотел потрепать Андрюхе нервы. Надо сказать, что это у него получалось. Сначала он сказал, что отпустит Тараса в одно время со всеми увольняемыми четвертого курса и не ранее. Но когда Андрей сказал, что приехал отец, который просил отпустить его на час раньше, Вылегжанин вроде бы пошел навстречу и сказал, чтобы Андрюха переодевался в парадную форму одежды, а затем предстал пред его светлые очи. Отец Андрея был полковником и служил тогда, кажется, в ГРУ. Когда же Тарас, переодевшись, начал искать ротного, его нигде не оказалось.

Уже не помню зачем именно Андрею надо было уйти именно на час раньше, но он здорово психовал. Подойдя ко мне, он сказал: «Козлевич, я сейчас свалю, и будь что будет». На Тараса, который в увольнение то почти не ходил, потому что было лень, это похоже не было.

«Погоди, возьми для «отмазки» хоть увольнительную. Вдруг на патруль нарвешься», — посоветовал я.

Нашли у кого-то чистую увольнительную с печатью и заполнили ее. Оставалось только расписаться за ротного. Дело это было не очень простым. Ротный расписывался по-немецки и с левым наклоном. Однако я уже освоил и его автограф, как, в общем, и подписи других офицеров роты. Быстренько расписавшись, я вручил Андрюхе увольнительную, и он, перемахнув через угол забора, называемый третьим КПП, был таков.

На построении увольняемых, когда на фамилию Тарасов никто не вышел из строя, Вылегжанин вычеркнул его из списка увольняемых в книге. На вечерней поверке, понятно, Андрюхи тоже не было. Ответственный офицер записал, что «в первом взводе на вечерней поверке самовольно отсутствовал курсант Тарасов», но дежурному по училищу докладывать не стал. «Зачем выносить сор из избы? Сами разберемся», — решил он.

Утром пришел Андрюха и, как ни в чем не бывало, встал в строй на утреннем осмотре. Вылегжанин уже все знал и подошел к нему для того, чтобы объявить взыскание. Каково было его удивление, когда Андрей «на голубом глазу» сказал, что ротный сам его отпустил, только запамятовал. В подтверждение он показал увольнительную с моей подписью. Ничего не понимая, Вылегжанин взял записку, повертел, зачем-то посмотрел на свет и сказал: «Странно, роспись действительно моя». Тарас потом выставил пиво, а мой авторитет как специалиста по подделке документов значительно вырос. Шутка ли, подделать подпись человека, чтобы он сам не смог ее отличить от подлинной, — это мастерство.

Летом в воскресенье расположение нашей роты пустело. Народ разбредался, кто в увольнение, кто на стадион, кто просто позагорать на спортивном городке. Наиболее недисциплинированные, такие, каким был и я, уходили в город в самовольную отлучку. Для того, чтобы избежать каких-либо неприятностей при встрече с патрулем, мы обеспечивали себя увольнительными, как это было описано выше.

Переодевшись в «парадку», я перемахнул через забор. Цель у меня была одна — городской парк, где находилась танцверанда. Идя в нужном мне направлении, я, несмотря на увольнительную в кармане, неустанно крутил головой в разные стороны, дабы не нарваться на кого-нибудь из своих офицеров. Тогда никакая увольнительная не поможет. Но, наблюдая, курсант подсознательно ищет глазами опасность в военной форме.

Старший лейтенант Баландин шел навстречу мне в гражданке. Увидев меня, он решил, что я в увольнении, и прошел, ничего не сказав, а я его так и не увидел. Утром, придя в роту, он проверил списки увольняемых, но меня там не обнаружил. Когда же они вместе с моим взводным начали давить на меня, чтобы я сознался в том, что был в самоволке, я откровенно рассмеялся, сказав, что весь вечер находился в казарме. Даже когда Баландин конкретно напомнил, где он меня видел и в какое время, я продолжал стоять на своем, утверждая, что на вечерней поверке я был, и что вообще меня тут все видели. Доводы по поводу того, что мне сразу легче станет, как только я сознаюсь, на меня не действовали, — это был уже конец второго курса. Впрочем, я и на первом на такую ерунду не реагировал. Нагло улыбаясь, я ответил, что мне и так не тяжело.

— Видно, пока тебя за руку не поймаешь, ты не сознаешься, — сказал Баландин.

— Зачем же мне на себя наговаривать? — ответил я. — Обознались вы, товарищ старший лейтенант!

Спустя полгода после описанного случая, незадолго до Нового года, мы с Борькой Сусловым решили сходить в баню. Было в нашей роте такое популярное увлечение. Народ у нас попариться любил, а особенно нравилось после парилочки принять кружечку холодненького пива. Мы же шли еще и потому, что, будучи в наряде, помывку пропустили, а потом пролетели и с баней, когда в город отпускали тех, кто стоял в наряде в банный день. Новый год хотелось встретить чистыми. Для этого мы решили посетить не баню на улице Гоголя, где была лучшая парилка, а баню на улице Подбельского, что в пяти-десяти минутах быстрой ходьбы от нашего училища.

Идти решили вместо ужина. Но, на нашу беду, ротный (уже известный вам Конь) организовал пришивание новых бирок на саперные лопаты. Для этого всем выдали кусочки красных тряпок и картон, на который нужно было натянуть материал. Далее надо было написать свою фамилию. Мы с Бобом торопились. Периодически я подходил к ротному и спрашивал, который час. Он отвечал, что без двадцати пяти восемь, затем, что без пятнадцати. Наконец мы с Борькой закончили работу, предъявили ее взводному и, незаметно захватив приготовленные пакеты с бельем, в шапках, но без шинелей выскочили на улицу. В роте народ собирался на ужин. Преодолев отработанным движением забор, мы вскоре вышли дворами к бане. Нас ждало разочарование: в бане взорвались котлы, и она была закрыта на ремонт. Не теряя времени, мы быстрым шагом поспешили обратно.

Курсант Суслов отличался редкой прожорливостью, объясняя это тем, что он еще молодой и ему надо расти. Вот и в этот раз Боб начал уговаривать меня выйти к гастроному на площади Ленина для того, чтобы купить булочек на ужин. Я отказывался, говоря, что там сейчас полно офицеров нашего училища, которые возвращаются домой со службы, и мы там обязательно залетим. Споря таким образом, мы дошли до улицы Подбельского и пошли по ней в сторону площади Ленина. Суслов за еду способен был уговорить даже паровоз.