Дык, или Как московские Митьки достали питерских

Мурзик с готовностью распушил усы и мурлыкнул.

— Да, — подтвердил Василий. — Не она, конечно, ушла. Меня выгнала… сестренка моя…

Кот потянулся и сыто зевнул. Фтородентов хмуро протянул к нему руку и взял животное за шиворот.

— Хм, а ведь это ты, Мирон, того…

Мурзик лениво задергал ногами и противно мяукнул.

— Мирон ты, или нет? — спросил Фтородентов. — Шибко толстый котяра. Свинья свиньей. Митьком хочешь быть? Будешь. Вот снесу тебя к Антонычу, окрестим Мироном, и будешь митьком. Дык…

Решив таким образом судьбу бедного Мурзика, Василий открыл сумку, выбросил оттуда штаны и свитер, засунул внутрь недовольно мяукающего кота и пошел вниз, прочь из дома, где его уже никто не любил.

Добравшись до котельной, где по митьковскому обыкновению работал Антоныч, Фтородентов постучал в закрытую дверь.

— Дык? — спросил изнутри хриплый пропитый голос.

— Елы-палы, — ответил Василий («Мяу,» — проорал Мурзик. Не хотел, наверно, креститься. Тоже мне, атеист!) и дверь зашуршала замком.

— М-м-м… — замычал бородатый мужик, открывший скрипучую дверь. — Братишка! Василь Федорыч! Родненький ты мой! Василечичек!

— А-а-а! — обрадовался Фтородентов. — Сергунчик!

Братишки обнялись. Долго сжимая друг друга в объятиях, они орали на всю котельную «Дык! Елы-палы! Все мы под колпаком у Мюллера!», изощрялись в цитировании самых подходящих для момента фильмов.

— Однако, — наконец успокоившись немного, сказал Василий. — Вот тут животинку принес, христианская душа, а не православный!

— Где?

Василий похлопал по сумке, Мурзик вытащил голову и мрачно глянул на братишку митька.

— Класс! — восхитился Сергей. — Прям тигра! Антоныч! Глянь глазом!

— Дык… — из темноты, шаркая одетыми на босу ногу галошами, вышел Антоныч, как и все бородатый, в телогрейке на голое тело и синих в горошек трусах.

Посасывая короткую трубочку и выпуская время от времени изо рта дым, Антоныч молча взял кота за шкирман, поднял к свету, осмотрел. Во время его махинаций митьки стояли затаив дыхание, ожидая, что скажет самый крупный авторитет по котам.

— Ничо котяра, — удовлетворенный осмотром, заявил, наконец, Антоныч. — Хоть в суп…

— Окрестить бы христианску душу, — сказал Фтородентов.

— Эт можно, — Антоныч прошел к котлу и сунул кота в воду. — Как назовем?

— Мироном.

— А, ведь это ты, Мирон, Павла убил, — хором сказали Антоныч и Серега. — Дык, елы-палы!

Кот барахтался в воде и истошно орал благим матом.

— Эк орет-то, — добродушный Антоныч сунул кота поглубже. — Во имя отца, сына и святаго духа нарекаем тебя, однако, Мироном Васильевичем.

Вынув одуревшего от ужаса кота, Антоныч встряхнул его и посадил на горячую трубу.

— Почему Васильевичем? — спросил Вася.

— Братишка он нам, — объяснил Антоныч, почесывая спину. Однако, недурно бы отметить… Елы-палы…

— Оппаньки! — сказал Фтородентов. — Дык, ведь меня, однако, жена ушла. Денег нет!

— Не в деньгах счастье, — мудро изрек Антоныч, — Серега, доставай.

Серега бросился вглубь котельной и вытащил оттуда рюкзак с портвейном.

— Слава труду! — сказал Антоныч, откупоривая первую бутылку.

Пока братишки отмечали крещение новоявленного митька, Мирон пригрелся на батарее, облизал себя с ног до головы и задремал. Судя по всему, смирился со своей теперь уже нелегкой митьковской судьбой.

На следующее утро Фтородентов проснулся от сильного грохота. Громыхал голодный Мирон, гоняясь по котельной за огромной крысой. С голодухи в Мироне, видимо, проснулся боевой дух предков, он дико орал, прыгал, ронял лопаты, ящики, бутылки из-под портвейна.

— Скотина! — заорал проснувшийся Антоныч. — Всю посуду поколотишь, чтоб тебе сдохнуть на помойке!

— Замуровали демоны! — немедленно отозвался Василий.

Мирон словил крысу, откусил ей голову и, жадно урча, начал пожирать.

— Однако, молодец, — похвалил Антоныч. — Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет…

— Дык, — сказал Фтородентов, гордый за своего кота.

— Елы-палы, — завершил разговор Антоныч. — Однако, Сергунчик-то спит, родимый… Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить…

— Дык, — Фтородентов почесал лохматую голову. — Это было бы в кайф.

Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками. Серега долго не понимал, чего от него хотят, а когда понял, заахал:

— А-а-а… Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин… Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!

— Попрошу в моем доме не выражаться! — воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.

— А чо я сказал-то? — по сценарию завопил Серега. — Чо я сказал?

— Дык, это, так уж и быть, — сказал Фтородентов. — Давай я схожу.

— От настоящий браток! — возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.

Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.

Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:

— Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?

Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый «Запорожец», из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.