Лгунья

— Во что переодеться? – не поняла я.

— Для танцев.

— А джинсы не подойдут?

— Нельзя же на танцы идти в джинсах.

Мне не хотелось бросать дядю Ксавье, но напоследок нужно было уделить внимание и Франсуазе.

Ксавье стоял у края площадки, где разыгрывался финал игры в боулинг, – болел, подбадривал и давал советы. Прямо слезы на глаза наворачивались, когда я на него смотрела.

— Я съезжу домой вместе со всеми, – сказала я, – переодеться.

— Зачем тебе переодеваться?

— Чтобы быть красивой.

Он расхохотался.

— Но чтоб одна нога здесь, другая там, – велел он.

Я сидела позади Селесты, которая вела «ситроен». Tànte Матильда располоясилась на переднем сиденье. Я рассчитывала, как только попадем домой, выкроить минутку, чтобы поговорить с ней наедине. Селеста, которой наскучили провинциальные развлечения, раздраженно ворчала.

— Не понимаю, почему бы не продать поместье, – жаловалась она. – Покупателей‑то хоть отбавляй. Купили бы небольшую виллу с бассейном неподалеку от Парижа.

— Если хочешь в Париж, Селеста, – сказала tante Матильда, – то тебя ведь никто не держит, поступай как душе угодно.

— А на что мне жить? – взорвалась Селеста. – Какую работу я найду, когда у меня на руках трое детей?

Я прикусила язычок.

— Меня уже от всего тошнит, – ныла она. – Даже не представляете, как мне это надоело. Мари–Кристин – единственная из вас, кто знает, что значит быть заживо похороненной в этой конюшне, когда привык к большим городам, к столичной жизни.

Я сильно сомневалась, что жизнь на Бирчвуд–роуд в Хэнли можно сравнить со столичной, посему промолчала.

— А мне показалось, Мари–Кристин было сегодня весело, – возразила tante Матильда.

— Точно, – сказала я.

— Да, но только потому, что она у нас была звездой, – бормотала Селеста, будто меня здесь не было. – Вечно она в центре внимания. Дядя Ксавье хвастается ею направо и налево. Она‑то всегда поступает правильно, так ведь? – она повысила голос. – Не обижайся, Мари–Кристин, но это правда.

— Да я не обижаюсь, что ты. – Меня удивило, как, оказывается, сильно ее это задевало. – Только тебе все это, кажется. Просто мне… мне, наверное, просто нравятся провинциальные городки.

Она фыркнула.

— Козье дерьмо и свинопасы, – с горечью сказала она. – Да ты шутишь! А мне это до смерти надоело. Торчишь тут, дохнешь от безделья, поговорить не с кем, да и не о чем. Как в могиле.

Она хныкала всю дорогу, а когда доехали до дому, потащилась за tante Матильдой в ее комнату и продолжала уже там. Суть ее жалоб сводилась к тому, что жизнь ее утекает сквозь пальцы, так почему же никто ничего по этому поводу не делает? Почему никто не спешит ее спасать? Мы с Франсуазой молча отправились ко мне в комнату. В порыве великодушия я предложила ей взять вещи Крис, которые не брала с собой.

— Можешь оставить их себе, – сказала я так, будто для меня было привычным делом ни с того ни с сего бросать одежду и обновлять весь гардероб. – И вот это примерь, – я достала из ящика обувь Крис. Все оказалось ей точнехонько по ноге. Франсуаза прыгала и щебетала от радости, прижимая к груди юбки и скидывая одну пару туфель, чтобы примерить другую.

Я надела зеленое платье с разрезами по бокам. Ничего другого у меня не осталось. Селеста мрачно ждала нас в холле. У tante Матильды, сказала она, разболелась голова, и она решила не ходить на танцы и остаться дома с детьми. Видно, нытье Селесты ее добило.

— А ты, я вижу, идешь, – сказала я.

— Ну, танцы‑то все‑таки будут, повеселей велогонки и игры в боулинг, – огрызнулась она. —

И уж куда интереснее, чем здесь торчать.

Когда мы вернулись в город, солнце уже немного поумерило свой пыл. Заиграли музыканты. Три–четыре маленьких девочки прыгали на помосте. Люди сидели в кафе, вокруг фонтана и просто вдоль стен, как будто не могли начать без сигнала. На площадь с помпой въехали несколько велосипедистов и поставили под деревья свои черные, напоминающие по форме осу велосипеды. С их появлением публика немного оживилась. Я отправилась на поиски дяди Ксавье. Он сидел со стаканом на улице: из кафе отеля вынесли стулья. И поймал меня за руку.

— Потанцуешь со мной? – спросил он.

— Конечно. Когда танцы начнутся.

Он налил мне вина, и мы задумались – каждый о своем.

Когда солнце село и наступили сумерки, я вспомнила зимние закаты в Англии, голые черные деревья на фоне оранжевого неба.

— О чем думаешь? – спросил дядя Ксавье. Но в этот момент включили праздничные огни, и мир сузился до освещенной фонарями площадки. За деревьями, сверкающими иллюминацией, за светлыми окнами верхних этажей окружавших площадь домов стеной стояла непроницаемая тьма.

Этот свет, наверное, и был тем знаком, которого все ждали. К танцплощадке потянулись пары.

Певец с аккордеоном на груди произнес несколько слов приветствия, прижав губы к микрофону. Никто не понял, что он там говорил. Искаженный голос с треском вырывался из динамиков, подвешенных на стенах вокруг площади. Велосипедисты и парни с окрестных ферм окружили помост, как ярмарочный фургон с товарами.

— Пошли, – сказал дядя Ксавье. – Мы должны показать им, как это делается.

Он взял меня под локоть и вытащил на танцплощадку.

— Должна вас предупредить, – сказала я, – что танцевать я не умею.

— Я тебя научу, – ответил он, но вдруг на подмостки хлынула толпа, так что мы едва могли шевельнуться. Дядя Ксавье так крепко держал меня, словно боялся, что иначе я развалюсь на кусочки. Я была на полголовы выше, но от него веяло такой надежностью, он так крепко обнимал меня, что я чувствовала себя в полной безопасности.

— Вот бы это длилось целую вечность, – по–детски шепнула я ему на ухо. Я ощущала запах его кожи и резкий запах овечьей шерсти, исходящий от его волос.

— Что? – переспросил он. Но грохот динамиков свел на нет все наши попытки поговорить. Франсуаза танцевала с парнем из Мас Пикота, с овечьей фермы. За ней мой взгляд различил еще одну знакомую фигуру, стоявшую среди велосипедистов и зрителей, которые столпились вокруг площадки. Дядя Ксавье тоже ее заметил. Я почувствовала, как напряглась его рука, лежащая у меня на пояснице.

— Этот твой знакомый еще здесь. Чего он хочет?

— Не знаю, – солгала я.

Дядя Ксавье зашептал мне в ухо:

— Это правда, что тебя в Англии ждут дела, или ты снова от него бежишь?

— Да мне до него дела нет.

— Тогда почему он все время на тебя глазеет?

Музыка прекратилась. Дядя Ксавье взял меня за руку и попытался протиснуться к другому краю площадки. Певец поднял аккордеон и заиграл какую‑то сентиментальную французскую песенку. Я старалась не прислушиваться к словам. Боялась зареветь.

Справа раздался победный клич:

— Гляди, кого я нашла! – У Селесты волшебным образом поднялось настроение. Обе руки ее томно покоились на плечах Мэла. Дядя Ксавье сильнее сжал мне локоть.

— Прекрасно выглядишь, Крис, – сказал Мэл.

Танцуя, Селеста испытывала на нем свой фокус с прищуренным взглядом.

— Мэл мне рассказывает про тебя такие интересные вещи, Мари–Кристин, – сказала она.

Дядя Ксавье ринулся к другому краю площадки, толкая меня перед собой и предоставив мне получать тычки и отвечать на возмущенные взгляды потревоженных нами парочек.

— Я принесу тебе выпить, – мрачно сказал он. – Как ты только умудрилась связаться с таким мужиком! Неужели у тебя совсем нет вкуса?

— Да ерунда это, – ответила я. – Не волнуйтесь. Я на него не обращаю внимания.

— Тогда почему ты от него бежишь?

— Раньше обращала, – сказала я. – А теперь нет. Все.

Он фыркнул.

— Тебе нравятся красавчики? Нравятся слабые, красивые мальчишки с алчным взглядом? Посмотри на Селесту. – Он был в ярости, не мог выбросить его из головы. Мы наблюдали, как Селеста применяет к нему технику утонченного соблазнения. – Только погляди, что творит, – с отвращением говорил дядя Ксавье. – Зачем это ей?