Из сборника "Рассказы о путешествиях"

— Garçon! Un antrecte!

— Сию минуту, — ответил он и сделал отчаянную попытку выкрутиться из моего двойного нельсона [104]. Но я даже не покачнулся. Я задал ему вопрос, который занимал меня уже изрядное время:

— Почему вы ничего не даете мне поесть?

— Это не мой столик! — он сопроводил свою справку мощной подсечкой против моей голени.

Я выпустил его. Если это не его столик, то у меня нет никакого права его удерживать.

С новым рвением я подступил к Аристократу, пытаясь сквозь громкий шум ресторана привлечь его внимание и движениями корпуса блокировать ему путь. Но он снова прошел по мне.

Тут во мне заработал дух исследователя. Я изобразил — хотя и примитивно — падение. Когда он в следующий раз, неся изрядный груз десертов, попытался продраться сквозь теснину мимо моего стола, я вскочил, толкнул свой стул ему под ноги и отсек ему дорогу молниеносным обходным маневром спереди.

Как обелиск возвышался я перед ним. Ему уже не совершить побег:

— Garçon! Un antrecte!

Он попытался начать стратегическое отступление, однако пути отхода были непроходимы из-за моей баррикады.

— Месье, — сказал он и смерил меня убийственным взглядом. — Это не мой столик.

Я понял. Наконец-то я понял. Это и было причиной, почему этот стол, как по волшебству, оказался совсем пустым. Это был ничейный стол на границе между двумя державами, забытый форпост на краю пустыни, где по ночам лишь воют шакалы, да изредка появляются физики-атомщики.

Инстинктивно я заглянул под этот стол, не лежит ли там пара скелетов.

Снова привиделся мне мудрый сыч Липсиц. Я же турист. Я отверженный. Что с меня взять? Мной легко овладела так хорошо известная психологам, первобытная потребность.

— Я твой, твой душой и телом, — шепнул я на ухо Аристократу, который случайно отдыхал, похрапывая, рядом со мной. — Я принадлежу тебе весь, я встаю под твое знамя, я…

— Оставьте меня в покое или я вызову полицию, — прошипел Аристократ и исчез в западном направлении.

Я принялся плакать. Нет ничего хуже одиночества. "Эфраим, — говорил я сам себе, — ты должен что-то предпринять. Ты должен свести хоть с одним официантом настоящее знакомство, иначе ты прекратишь свое существование!".

Из последних сил я вскочил и махнул Усатому, который в процессе доставки восхитительно пахнущей птицы пробегал мимо:

— Garçon! L'addition! [105]

Усатый бросил на меня взгляд, из которого ясно следовало, что он на этот жалкий трюк и не думает покупаться, и ускорил свой бег.

"Если бы я сейчас, — подумал во мне фашист, пока я с ненавистью смотрел Усатому в спину, — если бы я сейчас имел в кармане пластиковую бомбу, с ним было бы все кончено!".

В это мгновение произошел поворот, причем в виде неуклюжего, бритоголового мужчины, который вывалился из дверей кухни и самоуверенным, начальственным взором провел по окружающей местности. Это шеф!

Я подскочил к нему и в горьких словах описал, как его официанты меня обслуживали.

— Это возможно, — безучастно проговорил он. — Это же записные члены коммунистической партии, один к одному.

— И что же мне теперь делать?

Шеф пожал плечами:

— Я взял третьего официанта. Возможно, он появится в конце недели… может быть, он…

— Но что мне делать до того?

— Гм. Может быть, среди посетителей найдется кто-то из ваших знакомых, кто сможет заказать для вас?

Знакомый? Мне? Здесь, посреди дремучего леса? Я потряс головой.

Шеф сделал то же самое и вернулся на кухню, пока я — с той мягкой нерешительностью, что является типичным признаком вымирающей буржуазии, — снова занял свое безнадежное место в стране Никогонии.

Голод приводил меня в отчаяние. Я должен был выбраться за границу, хотя бы попробовать, что это такое.

Незаметно, маленькими, осторожными напряжениями спины я начал двигать стол из Никогонии. Дюйм за дюймом, медленно, но непрерывно я подбирался к территории Усатого, извлекая из каждого движения всю пользу, какую только возможно.

"Скоро, — ободрял я себя, — скоро я буду среди людей… Спасение близко…".

Ничего не вышло. Я был схвачен пограничной полицией. И нечего жаловаться на судьбу, которая предстоит всем иностранным инфильтрантам:

— Быстро отодвиньте стол назад! — скомандовал мне Усатый.

Что тут на меня нашло, разумом не объяснить. Это коренится глубоко в архаичном поведении. С яростным криком я кинулся на официанта, схватил с самой верхней тарелки половину утки и засунул ее в рот. Она была обворожительно вкусной. Я уже протянул было руку за картошкой с зеленью но тут официант вышел из оцепенения и начал отступать.

— Месье, — мямлил он. — Месье, что вы делаете?..

— Я ем, — охотно ответил я. — Это удивляет вас, не так ли?

Все глаза были устремлены на меня. Весь ресторан, затаив дыхание, следил за этим, действительно, несколько необычным процессом.

К сожалению, на помощь Усатому пришел Аристократ, и даже сам Шеф не постеснялся ввязаться в общее дело с коммунистами. Соединенными усилиями они вырвали у меня из рук остатки утки. Затем, под одобрительные крики зрителей, они подхватили меня на руки и понесли к двери. По пути я окончательно решил для себя не давать никаких чаевых.

— Я голоден! — визжал я. — Я голоден! Дайте мне поесть!

— Погоди, сейчас мы тебя обслужим, — сказал Усатый.

— Здесь тебе не отель "Ритц", — добавил Аристократ.

От этих двоих ждать ничего хорошего не приходилось. Я повернулся к Шефу:

— Послушайте, — взмолился я, — примите меня официантом!

Но было уже поздно. По длинной дуге я пролетел сквозь дверь, совершил мягкую посадку на живот, поднялся на ноги и оглянулся.

Шеф стоял рядом и смотрел на меня с почти участливым выражением лица:

— Месье, идите-ка вы в какой-нибудь ресторан на Елисейских полях. Там все как раз для туристов…

Танцующая бабушка

У большинства иностранных визитеров складывается совершенно неправильное представление о сверкающей столице на Сене.

Для них Париж означает гнездо любви и порока с паучьей сетью узких переулочков, где в чувственной атмосфере полутемных ночных ресторанов рекой течет шампанское, и бесстыдные танцовщицы в сопровождении возбуждающей музыки всю ночь напролет изображают эротику.

Однако, есть еще и другой Париж!

Этот другой Париж, наверное, менее чувственен и менее тесен, но если постараться и поискать его, усилия будут сторицей вознаграждены. В этом другом Париже — истинном, вечном — уличный продавец не предлагает шепотом продать "изысканную порнографию", нет никаких зазывал, заманивающих наивных иностранцев в полутемные ночные ресторанчики, никаких облаков табачного дыма и угара шампанского, никакого дорогого стриптиза. Нет! Здесь, в этом другом Париже, есть большие, великолепные дворцы искусств с роскошно обставленными зрительными залами, где иностранцы удобно устраиваются в элегантных диванах, пока бесстыдные танцовщицы в сопровождении возбуждающей музыки всю ночь напролет изображают эротику.

Это и есть тот другой Париж, о котором я сейчас и хочу рассказать.

Случилось чудо: мы получили два билета на раскупленное на годы вперед музыкальное шоу Маммута, которое во всем мире у всех на устах. Какой-то латиноамериканский турист решил вернуть свои еще год назад приобретенные билеты и уехать домой, поскольку он проглядел, что дата представления совпадает с датой ежемесячного государственного переворота у него на родине.

Так и получилось, что мы с супругой сидели в первом ряду в сантиметре от ножек отборных прекрасных девушек, радостными взглядами созерцая изысканные трюки хореографии на богато украшенной сцене (костюмов не наблюдалось). Девушки были заняты постановкой живых сцен исторического характера из общей истории человечества и истории нашего собственного народа, например, Юдифи и Олоферна, Иосифа и его братьев, жены Потифара и вуали Саломеи.