Лиса в курятнике

— Я не обещаю контор, дворцов культуры и колодцев, я обещаю только одно — поездку! Это неправильно, что только члены совета могут ездить. Если я буду сидеть в совете, я позабочусь, чтобы каждый, в особенности те, кто голосовал за меня, ездил бы дважды в год бесплатно или, как говорит Цемах, посланцами, куда они хотят…

Прецедент был довольно опасным. Житель, не являющийся членом Невременного совета, пытается влезть в Невременный совет, и это явление может привести к непредсказуемым последствиям. А посему представители усилили подготовку к выборам. Например, Офер Киш сосредоточил свою работу на семьях одиннадцати «трехдверных». Налоговый инспектор появлялся в их домах дождливыми вечерами, развлекая обедневших людей подражанием крикам животных, в особенности фырканью верблюда, которое он часто исполнял на бис.

— Дорогие друзья! — говорил Киш «трехдверным» по окончании представления. — Вы страдали от меня в тот период, который, как я надеюсь, закончится для вас навсегда. Помогите мне снова быть избранным в совет, и я положу конец этим безобразиям.

Однако народ за портным не пошел, поскольку большинство было заинтересовано «Концентрированной программой» сапожника, которая отражала его политическую платформу всего в нескольких словах:

«Тот, кто меня выберет, получит сразу две лиры "Тнувы"».

* * *

Амиц Дольникер лежал на своем жалком ложе. Он был уже за пределами мук голода. Его мозг работал на редкость четко, в чем он видел явный признак приближающегося конца. День пребывания Дольникера в заключении стал высшим испытанием силы человеческой воли в борьбе против требований угасающего организма. Политик непрерывно боролся с желанием покориться, с соблазном инстинктов, сосредоточенных в желудке. Дольникер мысленно перебирал различные комбинации, дабы преодолеть свои инстинкты, но больше всех тактических уловок понравилась ему, разумеется, мысль о полном вычеркивании Шимшона Гройдеса из истории своей жизни. Дольникер перебрал в памяти несколько важных событий, в связи с которыми можно было бы упомянуть этого негодяя, и в этих местах политик останавливался и оставлял пробелы с явным садизмом…

Вечером произошло открытое столкновение между ним и его тюремщиком.

Дольникер начал стучать ногами в дверь, настойчиво требуя подлить нефть в его светильник, ибо «его статусу приличествует гигиена». Грохот вынудил Хасидова улучшить условия содержания заключенного, и Дольникер был выведен наружу в сопровождении лично старосты и еще одного жалкого типа — его зятя, сторожа конторы старосты. Супруга старосты подмела камеру Дольникера, сопровождая уборку громким брюзжанием, однако эта небольшая частная победа лишь подвигла государственного деятеля на новые требования. Он отказался вернуться в свою клетку, пока не позаботятся о чистке его костюма, который испачкался в ночь неудачного побега.

Госпожу Хасидов немало рассердило такое франтовство инженера, и она заявила ему совершенно однозначно, что немедленно передаст эти тряпки одной женщине из «трехдверных», чтобы она их постирала, потому что они с Залманом таких услуг оказывать не обязывались.

Дольникер с трудом скрыл радость — он успел написать небольшую записочку и сунуть ее в карман костюма: «Спасите! Я закован в кандалы в темнице в коровнике старосты. Тому, кто меня спасет, — достойная премия. Инженер».

После того как госпожа Хасидов утащила костюм, Дольникер растянулся на кровати в трусах и, зарыв голову в подушки, чтобы не слышать своего громкого смеха, стал ждать избавителя. И действительно, около полуночи он услышал шуршание снаружи — под дверь подсунули кусочек бумаги. Дольникер соскользнул с постели, сердце его колотилось чуть ли не во рту. Он жадно прочел записку, затем покраснел, и жилы на его лбу набухли. Это была та же секретная записка, поперек которой было написано красным карандашом:

«Завтра будет жареная индейка с огурцом. И соус. Хасидов».

* * *

Итак, фортуна отвернулась от Дольникера. Ей было угодно, чтобы костюм попал к «трехдверной», которой было велено вернуть его к утру уже выстиранным. Женщина не успела рассмотреть записку, на которую политик возлагал столько надежд, и немедленно вернула ее жене старосты:

— Муж сказал, что здесь написаны волшебные слова для излечения болезней, — заявила женщина в смущении, — так я побежала вернуть это вам, госпожа старостша.

Хасидов прочел записку с неудовольствием, а Дольникер ознакомился с ехидным ответом с бурей негодования.

Он в гневе закричал в форточку:

— Бандиты! Похитители почты!

Ночь была просто невыносимой. Заснуть политик смог лишь после долгих размышлений, и тут же во сне ему явился маленький старичок с длинной красной бородой, которого Дольникер откуда-то знал. Старичок держал поднос с жареной индейкой, от которой шел соблазнительный запах. Даже менее раздражающие запахи могли бы свести человека с ума, особенно если у него во рту целый день не было ни крошки. Мало того, Шимшон Гройдес — тот самый отвратительный старик — поднял желанную птицу прямо к носу спящего и, подмигивая горящим глазом, позвонил в стеклянный колокольчик и сказал:

— Не будьте дураком, инженер, дайте Хасидову несколько хороших советов, и закончим на этом.

Дольникер с криком расстался с уменьшенным Гройдесом, однако чудесный запах не исчез и после утреннего пробуждения. Политик слез с постели и, идя навстречу источнику запаха, подошел к двери. Он опустился на колени и сунул нос в щель под дверью. После прочувствованного вынюхивания потрясенный до глубины души политик обнаружил, что жареная индейка, без всякого сомнения, находится прямо у порога…

На этом этапе тяжелой и изнурительной борьбы, заслуживающей всяких похвал, политик сдался на милость победителя.

— Перед такой промывкой мозгов устоять невозможно, — решил он и стал молотить кулаками в железную дверь, ставшую преградой между ним и целью его жизни.

* * *

— Пожалуйста, Дольникер, — спросил снаружи цирюльник дружеским тоном победителя, — чем я могу вам помочь?

— Давай птицу, хулиган.

Цирюльник поднял внушительную порцию жареной индейки со сводящими с ума каплями жира, плавающими в соусе, и поднес ее к форточке, чтобы показать инженеру, насколько серьезны его намерения.

— Вначале дайте совет, Дольникер, ибо я подозреваю, что после еды у вас снова не будет желания мне помочь.

— Чудовище! — простонал Дольникер, и его глаза чуть ли не вылезли из орбит навстречу миске. — А где гарантия, что вы дадите мне птицу после того, как я обеспечу вас советами?

Хасидов подумал и решил подчиниться логике, заключавшейся в словах политика.

— Хорошо, Дольникер, будем действовать поэтапно, — и он оторвал восхитительное крылышко и просунул его в форточку: — За это я прошу, к примеру, хороший лозунг, который можно написать на стене.

Дольникер выхватил из рук тюремщика вожделенное крылышко и расправился с ним в мгновение ока. Такого глубокого внутреннего удовлетворения он не ощущал с тех пор, когда много лет назад получил во второй раз литературную премию Иерусалима — за второй том своих передовиц. Однако во время пережевывания нежного мяса с шумом, беспрецедентным в истории партии, взгляд политика наткнулся на протянутую руку цирюльника и Дольникер, продолжая чавкать, строго сказал:

— Дружок, верни-ка мне часы.

— Только после выборов, господа, а до того — зачем вам часы, Дольникер?

— Еще, — прорычал государственный деятель и получил дополнительную порцию в сопровождении настойчивой просьбы начать давать советы по формулировке лозунгов, необходимых для стен.

— А какой лозунг у сапожника?

Цирюльник протянул огромный огурец для продолжения пира:

— Хромой сапожник написал на всех домах деревни: «Сапожник за деревню, деревня за сапожника». Это замечательный лозунг, к тому же он писал слова по шаблону зеленым, то есть нужно было просто приложить шаблон к стене и намазать кистью. Никогда не думал, что у сапожника хватит ума для такого…