Так навсегда!

На следующий день в обед подошел отец и сказал:

— Отпросил тебя у Сереги на тихий час. Сходим в Джемете…

О! В самое Джемете!

Собственно, с формальной точки зрения это был всего лишь маленький поселок на побережье, этакий частнособственнический оазис в плотной веренице казенных здравниц Пионерского проспекта, оккупировавших почти все побережье. Ну а с неформальной — исчадие ада и гнездо разврата! Достаточно сказать, что все сбежавшие из лагерей пионеры, если и не топли в стальных волнах Черного моря, то уж всенепременнейше затем обжирались немытых фруктов и погибали от дизентерии в страшных муках. И делали это как раз в Джемете. Так, во всяком случае, нам сообщали во время экстренных линеек, созываемых по случаю очередного несанкционированного обретения свободы кем-то из отдыхающих. Сообщали и категорически предостерегали от повторения!

Товарищи взрослые, надо заметить, тоже не брезговали вкусить запретного плода. В нашем отряде был пионер Владимир Заморин, мать которого работала вожатой, но не с нами, а в другом. И однажды она тоже взяла его на тихий час, дабы Володенька спокойно покушал фруктиков. Вернулся Володенька не только сытый, но и с изрядно округлившимися глазами, после чего отозвал меня в сторону и шепотом доложил: «Видал я физруков в Джемете, пиво пили… да твой отец из них, оказывается — ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРИЛИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК!!!»

Да, вот такое было место. И в любой другой момент я был бы счастлив взглянуть на него своими глазами — но только не в этот…

Отец неторопливо прихлебывал из кружки, я мрачно жевал черешню, сплевывая косточки в бумажный кулек. В голове раз за разом крутилось… наверное, это чувство знакомо каждому истинному суппортеру, когда ты вновь и вновь «отсматриваешь» уже завершившуюся игру, и мяч снова летит не туда, и опять отскакивает не так, самым наихудшим образом, и ничего нельзя изменить, и ноги бессильно вязнут, как в дурном сне, и ты коришь и себя, и свою команду, ну почему же, почему же… Почему?! Зачем же так, зачем я не пошел на перехват до конца, а дернулся и застыл, а потом назад, но уже поздно…

— Да не переживай ты так, — сказал отец, — Пятый отряд, ну старше вас, видно было. Не майся. Выиграете еще. Обязательно выиграете!

— Да? — спросил я. — Точно?

— Да точно! — рассмеялся отец. — Ну куда же вы денетесь!

Тяжелый рок

Отец был прав. Не так часто, конечно, как мама, которая, напомню, была права всегда, — но тоже. Мы действительно выиграли! Вновь прошли сито отборочного турнира, одолев старший пятый отряд, — несомненно, сказалось то, что удалось сохранить костяк команды с первой смены и что этот костяк сумел сделать верные выводы из своего трагического поражения.

А вот финал оказался слегка смазанным. Недаром «Звездная» дружина имела репутацию никчемных задохликов и очкариков — шесть–ноль! А то и даже все семь… и в чем-то даже ненужными оказались тактические схемы и сюрпризы, которые мы кропотливо отрабатывали накануне ночью под одеялом, в неясном свете карманного фонаря. Я и мяч-то руками потрогал всего несколько раз, и то лишь когда свободные от ворот бил… и потом сразу — почетную грамоту из рук отца на утренней линейке, и его торжественное объявление: «Победу в средней возрастной группе одержал Шестой Морской отряд!» Первый, так сказать, титул…

Вечером вожатый Миша сказал:

— Шестой морской, команда, кто в футбол играл, — после отбоя ко мне, в вожатскую. Только тихо…

О, мы уже со времен Валеры-Арелава знали, какой это Знак… какой Уровень! Высшая награда, даже выше торжественного вручения на линейке. Настоящее пацанское посвящение и приобщение.

На самом деле Мишей вожатого звали для простоты. И вообще, вожатым он изначально был подменным и время от времени подменял постоянного Серегу Гаврикова. Но в какой-то момент стал подменять его все чаще и чаще, пока однажды не подменил насовсем. Поговаривали, что сгубило Серегу как раз Джемете, а также неразделенное чувство к юной курсантше, руководившей каким-то младшим отрядом из «Звездной», и что где тут причина, а где следствие — установить уже не представляется возможным. Прямо не курортный поселок два на полтора гектара, а какая-то черная дыра и кроличий ход в подпространство порока. Ну и «Звездная» дружина, конечно. Все зло от нее…

А по удостоверению личности Миша был не то Мисхат, не то Мисхутдин… поэтому реально он сказал так:

— Э, слюш, пацаны, который футболь играл-выиграл cёднь! После отбой ка мне прихады, тока тих! Будем музику слушат, да, хароший такой музык! Настоящ, пацанск!

И мы все немедля замерли в трепетном ожидании и предвкушении.

Что мы знали тогда о современной популярной музыке? Откровенно говоря, не много. Бабы сплошь тащились от сверхмодных «итальянцев» — Пупо, Тото Кутуньо, — но это как бы было не совсем то. Не «пацанское». Про «пацанское» знания черпали в основном из красочных рассказов пионера Андрея Барабанова.

Вообще, линией своего поведения пионер Барабанов явно наследовал делу незабвенного Фиолетова. Хотя, конечно, заметно бледнее. То ли Барабанов-старший был личностью несколько меньшего размаха крыльев, то ли выходили мы уже из возраста безоговорочного доверия Слову и широкого раскрытия рта… но про Музыку Барабанов вещал увлекательно.

Правда, свою карьеру поп- и рок-обозревателя он начал с безапелляционного заявления:

— Твой Высоцкий поет блатные песни!

Я не очень хорошо понимал значение термина «блатной», но сама тональность высказывания показалась мне вызывающей. В следующее мгновение я уже исполнял над Барабановым элемент «удержание» и даже заходил на «болевой прием». На счастье критика, в борьбе самбо культивируются только «болевые» и нет используемых в дзюдо «удушающих». Нет, от болевого шока он тоже мог умереть, но все-таки медленнее, чем от непосредственно удушения. Хотя и более мучительно. А еще через пару секунд меня оторвал от него и вознес в воздух Серега Гавриков.

— Никакие не блатные! — вопил я, попутно увертываясь от Серегиных оплеух и старясь все-таки дотянуться до Барабановского лица. — Он про войну поет! И еще — про альпинистов!

Да, вот так: трудишься, трудишься, готовишь команду, а потом минутная расслабленность — и все плоды твоего кропотливого гавриковского труда пожинает подменный «Миша». «Выехал на багаже» — так это именуется в спорте.

Но вернемся к популярной музыке. В целом для общего развития послушать Барабанова было познавательно.

— KISS — самая страшная группа! — докладывал он. — Самая запрещенная. Потому что расшифровывается знаете как? Киндер СС! Ее если кто слушает — сразу из школы исключают и в детскую комнату милиции на учет ставят. У меня брат один раз послушал с друзьями — так сразу исключили! Мать потом еле-еле упросила назад взять… И вообще, они зрителей на концертах прямо из пулеметов расстреливают!

Про Kiss я знал. Ну, еще бы не знать, если это самое слово у Тасика было красиво так вырисовано в эмблеме на рукаве пиджака. Про «сразу исключают», правда, были сомнения… с другой стороны, Тасика попробуй исключи, его даже Борис Михалыч после «расстрела» баскетбольными мячами исключить не мог! Не из пулемета, конечно, но тоже… Но что директор Григорий Палыч лично обращал внимание и велел стереть — это факт!

— …а еще «Эйси-Диси» есть, — продолжал пионер Барабанов свой взволнованный рассказ. — Они тоже… Переводится знаете как? Переводится просто «постоянный ток — переменный ток», но между буквами там у них тоже типа как у эсэсовцев на форме. Поэтому все равно запрещенные… Но на самом деле они на самолете все разбились в восьмидесятом году. Пять пластинок выпустили, а их никто не слушал, только когда разбились, уже потом популярными стали. Поэтому они как бы не так строго запрещенные… они же умерли уже… У моего брата две пластинки есть… (Да? Только две? Вот у фиолетовского брата были бы все пять. Нет, даже шесть! — Прим. авт.)