Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»

Тут снова вклинился со своим монологом Иосиф Ромуальдович:

– Ну а жаль, Арбатов, что тогда ты не успел меня отминетить. И если бы ты не был таким старым и страшным, возможно, у нас что-нибудь и получилось бы. Кстати, Славу Ершова надо помянуть, он был одним из лучших токарей в моем цехе, пойдем ко мне в кабинет и помянем.

Пить алкоголь мне не хотелось, но помянуть умершего Славика было необходимо, потому что не помянуть умершего – это грех, и очень даже не маленький. Мы зашли в кабинет Каца, сели за его большой круглый стол, и я сказал:

– Много пить я не смогу, потому что у меня сегодня полно важных дел.

Кац кивнул:

– Да мне тоже много нельзя, еще только начало рабочего дня, и у меня впереди еще очень много работы, выпьем чисто символически, граммов по четыреста и разбежимся.

Начальник цеха достал из шкафчика литровую бутылку со спиртом, банку с солеными огурцами и два граненых стакана... Ни хрена себе пельмешка! Если я выпью сейчас четыреста символических граммов спирта, то наверняка тут же умру. Я поспешил выразить свои опасения:

– Иосиф Ромуальдович, если я выпью сейчас четыреста граммов спирта, то наверняка окочурюсь прямо в вашем кабинете, и у вас в цехе будет уже два трупа.

Кац сурово посмотрел в мои глаза сквозь свои толстые очки и изрек:

– Это потому что ты русский. Для меня, чистокровного еврея, четыреста граммов – всего лишь легкая разминка, потому что я пью спирт уже тридцать лет. Как пришел на завод, так сразу и начал пить, иначе здесь не выживешь.

Кац налил по сто граммов чистого спирта, открыл банку с огурцами, поднял свой стакан и сказал:

– Когда поминают, не чокаются, пусть земля Ершову будет пухом.

Мы дружно выпили, я запил огуречным рассолом, а Кац понюхал свою красивую запонку в форме полосатого многоцветного флажка, которой он хвастался всему заводу, а все недоумевали, какой же это страны флаг, и сказал:

– Запомни, неуч, первый утренний глоток спирта никогда ничем нельзя закусывать, тем более, запивать, потому что ты не сможешь подключиться к мировому информационному полю. Именно так начинали свои утра Бах, Бетховен, Ницше и другие великие люди нашего мира. И другого пути нет, хочешь попасть в мировое информационное поле, будь добр, пей утренние сто граммов спирта без закуски.

Как ни странно, в моем желудке спирт неплохо прижился, это было впервые, я вспомнил об обильном завтраке, которым меня накормила Полина, и мысленно ее поблагодарил. А Кац снова налил по сто граммов, которые я пить не собирался, потому что это было бы для меня перебором, но подходящие слова отказа в голову не приходили. И тут в дверях бесшумно возник... Слава Ершов. Он вошел без стука и, увидев нас, сказал:

– Все с вами понятно, господа.

Потом подошел к столу и положил перед Кацем лист бумаги со словами:

– Прошу меня уволить по собственному желанию, извините, я не хотел мешать вашей идиллии.

Мрачный Славик развернулся в сторону двери, и тут Каца прорвало:

– Славка, сукин крот, так ты живой, оказывается, а мне в субботу позвонили и сказали, что ты повесился из-за неразделенной любви к Арбатову. Ну, вот мы тебя с Игорем и поминаем, а ты, оказывается, живой, да еще и увольняешься. Хрен тебе, ты же мой лучший токарь, вон выпей сто граммов за твое воскрешение и иди вкалывай, твою зарплату я повышу вдвое. Кстати, слышал новую хохму? Игорь Арбатов любит шестидесятилетнюю женщину.

Славик вернулся к столу, взял мой стакан, выпил из него, понюхал пуговицу на рукаве своего пиджака, посмотрел на меня, покрутил пальцем у виска, вдохнул воздуха и сказал:

– Ну и дурак, с женщинами, даже молодыми, не поймать настоящего кайфа.

Кац выпил свою порцию, снова понюхал запонку, с интересом взглянул на Славика и сказал:

– А знаешь, Ершов, ты истину глаголешь, поэтому поставлю-ка я тебя бригадиром, а ты, Арбатов, можешь идти, у тебя же там какие-то неотложные дела.

Я уже подошел к дверям, когда услышал тихий возглас Каца:

– Такого любовника я бы даром не взял! – Тут же он окликнул меня: – Эй, Арбатов! Ты забыл взять юбилейную кувалду.

Я вернулся к столу и удивленно спросил:

– Какую юбилейную кувалду?

Кац, разливший в стаканы еще по сто граммов, пояснил:

– Да вот к столетию завода начальство придумало подарок для каждого рабочего в виде юбилейной кувалды. Каждая весит ровно два пуда и выполнена из чистейшего чугуна, сверху покрыта медью, а ручка дубовая. Очень удобная штуковина при строительстве дачи, возьми в углу одну и уходи.

Я собрался взять одну из стоящих в ряд кувалд, но едва коснулся ее, как от нее отвалилась дубовая рукоятка.

– Не иначе, Ильича шутки, – заметил Кац равнодушно. – С утра он тут крутился неспроста, посмотри, может, подберешь нормальную.

Еще у двух кувалд ручки оказались подпиленными, а четвертая была целой.

Я взял подарочную кувалду, на ручке которой было выгравировано: «К столетию завода металлических изделий» и пошел к проходной, здороваясь по дороге со знакомыми токарями. Два пуда чистейшего чугуна приятно давили на плечо, я шел, улыбался и думал: «А не начать ли мне строить дачу? Кувалда уже есть, а все остальное я куплю с получки». Через проходную меня пропустили без проблем, один из охранников поздравил со столетием, причем он не добавил: «завода» – и получилось, будто сто лет стукнуло мне.

Я шел, посмеиваясь, по улице Ленина и преодолел уже примерно полкилометра, когда рядом тормознул желтый милицейский УАЗик, из него выскочили два мента, и один из них воскликнул:

– Ну ни хрена себе наглый несун попался, хоть бы под пиджак молоточек спрятал, а он, наглец, залил зенки с утра и в открытую тащит в скупку заводскую медь. Я за версту увидел, что это медь.

Мент с трудом снял с моего плеча кувалду и проговорил:

– Ого, тяжеленькая, не меньше двух пудов будет, значит, в скупке это будет стоить больше тысячи, целую неделю можно потом жрать паленую водку. Сюткин, обнюхай его, ты выпить еще не успел, значит, враз запах учуешь, хотя то, что он выпил не меньше меня, написано на его наглой страшной морде. Сюткин, он похож на твоего бультерьера Бонда.

Сюткин обиделся за своего Бонда.

– Да ты что, старшина, мой Бондик на выставках призовые места берет, а этому уроду выше последнего места не подняться, смотри, у него передние лапы разной длины, прикус нестандартный, да еще и хромает он на заднюю левую.

Сюткин подошел ко мне вплотную, понюхал и сказал:

– Этот урод выпил полчаса назад не меньше малька, наверное, похмелялся, как и ты. Ну что, будем забирать в отделение или оштрафуем на месте?

Я наконец подал голос:

– Господа, эту кувалду мне подарили на заводе в честь столетия завода, у нас каждый рабочий получил точно по такой же, и сделана она из чугуна и только сверху покрыта медью, а сто граммов спирта я выпил с начальником цеха Кацем, поминая умершего товарища, а с завода я ушел так рано, потому что взял отпуск.

Старшина, внимательно осмотрев мой довольно дорогой костюм и галстук, заметил:

– А что, Сюткин, ты, возможно, и прав: если мужик носит на работу красивый костюм и галстук, значит, «бабульки» у него имеются, давай его штрафовать. Гражданин, за прогулку по улице Ленина в нетрезвом виде с ворованной кувалдой вы должны нам тысячу рублей без квитанции. А если вы против или у вас нету денег, то вы проедете с нами в отделение для более тесного и контактного разговора.

В моих карманах в последнее время больше ста рублей бывало только в дни получки и аванса, поэтому я молча поднял кувалду с земли и сел на заднее сиденье машины. Менты закрыли мою дверь снаружи, сели на передние сидения, отгороженные от заднего решеткой, и Сюткин вдруг радостно сообщил:

– Старшина, я вспомнил, где видел этого урода. В прошлом месяце нам показывали фильм о «медвежатнике», который взламывал сейфы кувалдой и уходил; посмотри – одно и то же лицо.

Старшина внимательно на меня посмотрел и согласился:

– Действительно похож. У тебя, Сюткин, глаз-алмаз, напишу в рапорте о твоем возможном повышении, пора из тебя сержанта делать. Ох и гульнем после этого, небу тошно будет!