Занятные истории

Старик начал было протестовать, но его взяли под руки и вывели из театра…

Однако он оказался строптивого характера: сел около самого входа в «храм Мельпомены» на лавочку и оставался здесь до тех пор, пока к театру не подъехал один из высших представителей местной губернской администрации…

– Граф, – вскричал приехавший администратор, – что вы здесь делаете?!

– Сижу, – отвечал, улыбаясь Лев Николаевич, – хотел было посмотреть свою пьесу, да вот не пускают…

Недоразумение, конечно, тотчас же было улажено.

На одной из московских улиц граф увидел городового, тащившего не особенно вежливо пьяного мужика в участок. Возмущенный грубым обращением городового, Лев Николаевич остановил его и спросил:

– Ты грамотный?

– Грамотный, – отвечал полицейский.

– Кодекс нравственности читал?

– Читал.

– Так ты должен знать, что оскорблять ближнего не следует.

Городовой посмотрел на скромную фигуру графа и спросил в свою очередь:

– А ты умеешь читать?

– Умею, – отвечал граф.

– А инструкцию для городовых читал?

– Нет.

– Ну, так прежде пойди прочти инструкцию, а после и разговаривай со мной.

И.С. Тургенев

(1818–1883)

Мать Тургенева была равнодушна к успехам русской словесности, и когда произведения сына ее уже с восторгом читала вся Россия, она сама, живя в Москве, совершенно не читала ни одной его работы.

Возвратившись в 1840 году из-за границы, Тургенев съездил к матери; но не радостно было свидание. Оба чувствовали, что по образу мыслей они стоят теперь еще дальше друг от друга, чем прежде. А вскоре вышла и открытая ссора.

Произошла она таким образом. Летом Тургенев всегда жил в Спасском, где, видя угнетение крепостных людей не только матерью, но еще более ее любимцами из дворни, всячески брал несчастных под свою защиту. Это-то обстоятельство особенно раздражало мать и впоследствии подало повод к окончательному разрыву. Ожидая, по обыкновению, к себе на лето сына, Варвара Петровна распорядилась, чтобы от ближайшей станции были расставлены верховые, которые должны были дать знать о выезде со станции молодого барина. Затем она приказала, чтобы все дворовые люди и сенные девушки, которых было более тридцати, к приезду Ивана Сергеевича выстроились: мужчины у подъезда, а женщины на балконе второго этажа над подъездом. Когда прискакавший верховой объявил, что барин едет, а затем подъехал и сам Иван Сергеевич, вдруг раздалось во все горло: «Ура, Иван Тургенев!» Возмущенный до глубины души этой нелепой встречей, Иван Сергеевич, не вставая с коляски, взглянул на балкон, где во главе женщин поместилась его мать, и, приказав повернуть назад, выехал обратно на станцию, а оттуда в Москву. Поссорившись с матерью, он лишился и средств к жизни, так как все имение было в ее руках. Воспитанный в роскоши, тут-то в первый раз испытал он и крайнюю бедность.

И.С. Тургенев был приглашен на бал в один дом. К началу обеда, когда все присутствующие сели за стол, Тургенев, не находя места, сел один в углу за маленьким столиком и ел поданный ему горячий суп. В это время какой-то генерал, бегая по комнате с тарелкой супа в руке и не находя себе нигде места, сердито подошел к Тургеневу и, не зная, кто он такой, хотел его оконфузить за то, что тот не уступил ему своего места.

– Послушайте, милостивый государь, – обратился он к Тургеневу, – какая разница между скотом и человеком?

– Разница та, – громко ответил Тургенев, – что человек ест сидя, а скот стоя.

Присутствующие расхохотались, а генерал, сконфуженный, поспешил удалиться.

Тургенев, как всем известно, страдал жестокой подагрой. Раз как-то посетил его профессор Фридландер и стал утешать тем, что подагру считают полезной болезнью.

– Вы напоминаете мне слова Пушкина, – ответил ему Иван Сергеевич, – он был однажды в очень скверном положении, и один из приятелей утешал его тем, что несчастие – это очень хорошая школа. «Но счастье, возразил ему на это Пушкин, еще гораздо лучший университет».

Ивану Сергеевичу оставалось дописать несколько глав романа, но знакомые и друзья решительно не давали ему работать в Баден-Бадене. Тогда он решился уехать и остановился в маленьком городке Л., куда иностранцы осенью никогда не заглядывали. Любопытные жители этого городка были чрезвычайно заинтересованы таинственной личностью незнакомца, который запирался в своей комнате и по целым часам писал. В книге посетителей гостиницы он записал: «Иван, из России», что еще более придало таинственности ему в глазах обитателей города Л. Через несколько дней терпение их, наконец, лопнуло. И раз, когда Иван Сергеевич сошел к обеду, один из соседей обратился к нему с вопросом:

– Не правда ли, сегодня дурная погода?

Тургенев утвердительно кивнул головой и начал есть суп.

– Нравится ли вам наш город?

Снова утвердительный кивок головы.

– Позвольте вас спросить, вы по делу приехали сюда?

Тургенев покачал головой отрицательно.

– Значит, для удовольствия?

– Еще того менее.

Наступила длинная пауза, после которой собеседник спросил опять:

– Долго вы рассчитываете еще здесь пробыть?

Тургенев вынул часы и взглянул на них.

– Еще три дня, 9 часов и 17 минут.

– Неужели же вы так точно знаете?

– Конечно.

– Но, позвольте узнать, почему это?

Иван Сергеевич провел рукой по длинным седым волосам и задумался.

– Приходилось ли вам слышать что-нибудь о русских нигилистах? – спросил он.

– Конечно.

– Ну так имею честь рекомендоваться: я нигилист. На родине я был замешан в дело о заговоре, меня арестовали, судили и приговорили к строгому наказанию…

– Какому же?

– Мне предоставили выбор: или пожизненная каторжная работа, или ссылка на 8 дней в город Л.

Все слушали, затаив дыхание и не спуская глаз с говорившего.

– Ну, и я был настолько глуп, что выбрал последнее! – угрюмо закончил Иван Сергеевич и принялся за телячью котлету.

Больше ему не было предложено ни одного вопроса.

Чтобы чем-нибудь жить, Тургеневу пришлось поступить в 1843 году на службу в канцелярию министра внутренних дел графа Перовского.

Служба, однако, денег давала мало. Писателю приходилось входить в долги, особенно когда через два года он, не находя в себе решительно никаких чиновничьих способностей, вышел в отставку. Тут-то и достигла нужда крайней степени. Тем более что Тургенев, никогда не умевший обращаться с деньгами, которые все-таки получал за литературные труды, готов был всегда поделиться последним с нуждающимся товарищем. Пришлось, наконец, так туго, что писатель зачастую оставался без куска хлеба. Тогда-то Тургенев придумал такую штуку. Под предлогом беседы стал он ходить в один немецкий трактир на Офицерской улице, куда приятели собирались дешево обедать, и, толкуя с ними, рассказывая и выслушивая анекдоты, рассеянно брал со стола хлеб и уничтожал его беспечно по ломтику. Это была вся его пища за целый день. Однако старый, покрытый морщинами и сгорбленный лакей заметил, наконец, эту проделку. Он подошел однажды к Тургеневу, когда тот уже выходил из трактира, и тихонько сказал ему: «Хозяин бранит меня, что я поедаю хлеб на столах, а вы, барин, все равно приходите…».

«Я не имел при себе ничего, чтобы вознаградить старика, – рассказывал сам Тургенев, – а когда настолько разбогател, что мог сделать для этого человека что-нибудь полезное, старика уже не было в трактире».