Занятные истории

Вскоре после двадцатипятилетнего юбилея со дня появления в свет «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина состоялся ежегодный обед N-ских студентов. Один из присутствовавших на обеде предложил обществу выразить талантливому сатирику студенческое поздравление с прошедшим торжеством. Его мысль единогласно была признана счастливой, сейчас же сообща составлена была телеграмма с приличным случаю текстом и общею подписью «ежегодно обедающие студенты».

Через час или полтора от Салтыкова пришел ответ, телеграфом же:

«Благодарю! Ежедневно обедающий Щедрин».

В.А. Соллогуб

(1813–1882)

[24]

Писатель граф Владимир Александрович Соллогуб был остроумен и находчив. Однако шаловливая муза поставила однажды графа в комическое положение. В молодости, по каким-то служебным делам, приехал он в Тверь. Скоро его обуяла провинциальная тоска. В городе не было никаких развлечений, кроме картежной игры в клубе, ни даже музыки в городском саду. Только кошачьи концерты.

Под впечатлением хандры граф Соллогуб зашел однажды в клуб, спросил книгу заявлений и внес в нее следующую запись:

Прочитав это заявление, один из членов клуба, бывший гусар, завзятый бретер [25], явился к поэту в гостиницу и заявил, что он, как тверитянин, считает себя оскорбленным подобною эпиграммою и требует удовлетворения.

– Но что же я могу для вас сделать? – спросил недоумевающий граф.

– Мне кажется, ваше сиятельство, что если дворянин требует у дворянина сатисфакции, то они должны хорошо понимать друг друга…

– А-а… Вы меня, как Пушкина, хотите… Понимаю. Но позвольте: а если я возьму свои слова назад и напишу в опровержение похвалу тверитянам – будете ли вы этим удовлетворены?

– О, это совсем другое дело, и тогда между нами будет все кончено. Само собою понятно.

– В таком случае идемте в клуб.

Придя вторично в клуб, граф опять спросил книгу заявлений и написал следующее:

Обиженный тверитянин был полностью удовлетворен этою «сатисфакциею».

А.П. Сумароков

(1717–1777)

[26]

В старину бригадирский чин давал право ездить в шесть лошадей; штаб-офицер ездил четверкой, а обер-офицер парой.

Однажды, на большом обеде, Сумароков, бывший еще обер-офицером, в присутствии своего отца, имевшего чин бригадира, громко спросил общество:

– Что тяжелее – ум или глупость?

– Конечно глупость, – отвечали ему.

– Вот, вероятно, оттого моего батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а меня парой.

В какой-то праздник Сумароков приехал с поздравлением к московскому губернатору Архарову и привез с собою несколько экземпляров только что отпечатанных своих стихов. Поздоровавшись с хозяином и гостями, Сумароков начал раздавать присутствующим по экземпляру и остановился в недоумении перед одним незнакомым ему господином. Архаров познакомил их, сказав, что это полицейский чиновник, друг его дома и очень хороший человек. Сумароков и ему любезно предложил свои стихи. Завязался общий разговор. Сумароков с кем-то заспорил о литературе; новый знакомец, полицейский чиновник, вздумал ему противоречить. Сумароков страшным образом озлился на бедного чиновника, вскочил со своего места, подбежал к нему и сказал:

– Прошу покорнейше отдать мне мои стихи: этот подарок не про вас; вместо него я пришлю вам завтра для праздника воз сена или куль муки.

На другой день после представления какой-то трагедии Сумарокова, к его матери приехала некая дама и начала расхваливать вчерашний спектакль. Сумароков, сидевший тут же, с довольным лицом обратился к даме и спросил:

– Позвольте узнать, сударыня, что же вам больше всего понравилось?

– Ах, батюшка, дивертисмент [27].

Сумароков вскочил в бешенстве и сказал матери:

– Охота вам пускать к себе таких дур! Подобным дурам только бы горох полоть, а не смотреть высокие произведения искусства!

С этими словами он убежал из комнаты.

Л.Н. Толстой

(1828–1910)

В Москве, в дружеской беседе с молодыми беллетристами, граф Лев Николаевич начал как-то упрекать их в нежелании работать…

– Ничего вы не делаете, ничего не пишете, нигде не видно ваших работ… Изленились совсем, – говорил он.

Беллетристы сначала отмалчивались, а затем один из них прямо заявил:

– И пишем, Лев Николаевич, и работаем, да нас нигде не печатают – не берут…

– Как, не берут? – изумился граф, – ведь вы, А., несомненно талантливый человек, и вы, Б., и вы, В.

– Все мы талантливы по вашему мнению, Лев Николаевич, – отвечали ему, – а нынешние редакторы изданий этого не находят.

Граф не хотел верить возможности такого грустного явления в печати, как полное отсутствие критического анализа у редакторов, и решил проверить его сам…

Для этой цели он написал небольшой рассказ и послал его в редакцию какого-то журнальчика, подписавшись вымышленным псевдонимом…

Недели через две граф лично отправился узнать участь своего произведения…

Редактор принял его довольно сухо и с первых же слов сообщил, что рассказ напечатан не будет…

– Почему? – спросил Лев Николаевич…

– А потому, – отвечал редактор, – что все написанное вами свидетельствует о полнейшем отсутствии у вас не только малейшего беллетристического таланта, но даже простой грамотности… Признаюсь, любезнейший, – добавил он фамильярно, – когда я читал присланную вами ерунду, то был вполне уверен, что это написано еще совершенно «зеленым» юношей, а про вас этого никаким образом сказать нельзя… Нет, уж вы лучше бумагомарание бросьте – начинать в ваши лета поздно. Ведь вы раньше ничего не писали?..

– Писал…

– Вот как?.. Что же вы писали – признаться, «писателя», носящего вашу фамилию, я не слыхал…

Редактор совершенно бесцеремонно расхохотался прямо в лицо графу…

Тот отвечал ему спокойным тоном:

– Под присланным к вам рассказом я подписался псевдонимом… Вы, может быть, слыхали мою настоящую фамилию: я Толстой… Написал несколько вещичек, о которых прежде отзывались с некоторым одобрением, например, «Войну и мир», «Анну Каренину»…

Можно себе представить, что сделалось с редактором после такого ответа…

В Туле местное аристократическое общество решило поставить в городском театре комедию графа «Плоды просвещения»… Дело было летом, и Льву Николаевичу послали в Ясную Поляну особое почетное приглашение…

Приблизительно за час до начала спектакля к подъезду театра подошел среднего роста коренастый старик, одетый в темно-серую суконную блузу, такие же брюки и грубые, очевидно домашней работы, сапоги…

Грудь старика наполовину закрывала длинная седая борода, на голове его красовался простой картуз с кожаным козырьком.

Опираясь на толстую, суковатую палку, старик открыл дверь и медленными шагами направился ко входу в партер театра.

Здесь его остановили…

– Эй, старик, куда лезешь, – заявил ему один из привратников, – сегодня тут все господа играют, тебе тут делать нечего… Проходи, брат, проходи…