Записки театральной крысы [старая орфография]

— Богъ его знаетъ, гдѣ. Въ прошлом году держалъ Воронежъ.

Драматургъ неопредѣленно хмыкнулъ и спросилъ:

— Прочли мою пьесу?

— Прочелъ; только, знаете, не вижу, кого мнѣ тамъ играть.

— Какъ кого? Князя Арнаутскаго.

Актеръ повернулся на стулѣ такъ, что стулъ застоналъ.

— Арна-ут-скаго? Да вѣдь это эпизодическая роль. Какъ же мнѣ ее играть? Типичная вторая роль.

— Милый, ради Бога! Если вы возьмете Арнаутскаго — пьеса прелестно расходится.

— Да что вы, батенька! Я еще не сошелъ съ ума. Тамъ вѣдь дѣлать нечего.

Драматургъ вскочилъ и обнялъ актера за шею.

— Вамъ? Нечего? Да вѣдь вы изъ двухъ словъ перлъ создадите! Опомнитесь! Вы создадите типъ, который останется въ вѣкахъ. О, Боже мой! Всякая бездарность можетъ провалить и хорошую роль, но создать изъ малоблагодарной роли живое лицо — это удѣлъ немногихъ, скажу прямо: это вашъ удѣлъ! А, конечно, если дать Загарину — онъ вѣдь всю пьесу загубитъ.

Актеръ, успокоясь, кивнулъ головой.

— Загаринъ погубитъ.

— Погубитъ?! Онъ не только погубитъ, онъ мнѣ все мое литературное имя въ грязь втопчетъ. А вы думаете, ее Симбирскому можно дать?! Воображаю.

— Да ужъ… Симбирскій, — пробормоталъ актеръ, кладя синюю краску около вѣкъ. — Поручите ему; не обрадуетесь.

— Вотъ то то и оно. Единственный есть талантливый человѣкъ, который… кстати, вы имѣете послѣднюю книгу моихъ разсказовъ?

— Нѣтъ.

— Позвольте вамъ поднести ее; я напишу: «брилліанту, лучи котораго не только ослѣпляютъ, но и восхищаютъ, обаятельному могикану нашей сцены»…

— Напишите «ветерану».

— Напишу — ветерану. А знаете, это даже лучше. Однако, что значитъ чуткій культурный человѣкъ! Онъ сразу можетъ найти нужное слово… Какъ вы думаете играть Арнаутскаго? Молодящимся старичкомъ? Или?..

Актеръ подперъ подбородокъ рукой и задумался:

— Гм!.. Нѣтъ, лучше я сыграю его человѣкомъ среднихъ лѣтъ съ налетомъ какой-то душевной усталости.

— Какъ? Усталости! Именно усталости! Это именно то слово, которое я искалъ.

…………………………………………

ДАННЫЯ ДЛЯ УСПѢХА

Недавно, на премьерѣ въ одномъ изъ театровъ (случайно, въ этотъ день шла моя пьеса) я встрѣтился въ первомъ антрактѣ у буфета съ рецензентомъ газеты «Голосъ Эртелева переулка».

— Ну, какъ вы? — осторожно освѣдомился я.

— Я ничего, — пожалъ онъ плечами. — Вы какъ?

— Что намъ дѣлается, — неопредѣленно замѣтилъ я.

— Такое дѣло ужъ ваше драматическое, — разсѣянно покачалъ онъ головой. — Какъ говорится: и не довернешься бьютъ, и перевернешься бьютъ.

— То есть?

— Вообще.

— Гм!..

— Вотъ вамъ и — гм!..

Мы скосили глаза и посмотрѣли другъ на друга.

— Какъ вамъ нравится моя пьеса?

— Пьеска? Какъ вамъ сказать… Я не имѣю никакихъ данныхъ утверждать, что пьеса хороша.

— То есть, значитъ, пьеса плоха? — огорченно вздохнулъ я.

— Я этого не говорю, но у меня нѣтъ данныхъ утверждать, что пьеса хороша.

— Понимаю! Вы просто находите пьесу средней.

Онъ пронзительно взглянулъ на меня.

— Я не имѣю даже данныхъ находить ее средней. Понимаете: не имѣю данныхъ.

— А если бы вы имѣли данныя?

— О, тогда другое дѣло! Вы сами понимаете: если я имѣю данныя находить вашу пьесу хорошей, то съ моей стороны было бы недобросовѣстно ругать ее.

— Я бы хотѣлъ, чтобы вы имѣли данныя.

— Повѣрьте — я не менѣе.

— Мы помолчали.

— Кстати, о Чеховѣ, — спохватился я. — Вы вѣдь знали покойника?

— Зналъ…

— Представьте, какая досада: нѣсколько лѣтъ тому назадъ я одолжилъ у него пятьдесятъ рублей и все не могъ собраться отдать. Теперь у меня и деньги есть, и желаніе отдать…

— Хорошо, — съ безыскусственной простотой согласился рецензентъ, — я передамъ ему.

— Ну, вотъ и прекрасно. Съ моей души камень снимите. Вотъ-съ… ровно пятьдесятъ.

— Позвольте, позвольте, — призадумался онъ. — Помнится мнѣ, покойникъ Антонъ Павлычъ часто говаривалъ, что вы ему задолжали сто рублей.

— Ахъ, вѣдь и вѣрно, — всплеснулъ я руками! — Только видите-ли… хотя я и бралъ у него сто, но однажды двадцать пять ему вернулъ. Онъ, вѣроятно, это запамятовалъ.

— Ну, ладно, — махнулъ рукой рецензентъ. — Передамъ 75.

— Очень обяжете.

Онъ усѣлся на диванчикъ; поболталъ ногой и сказалъ, разсматривая потолокъ:

— А то у насъ и Вечерняя газета есть. Тоже газета.

— Ну, какая же эта газета. Вѣдь ее никто не читаетъ, — улыбнулся я.

— Кому надо — прочтутъ.

— Надѣюсь, что эта газета найдетъ мою пьесу сносной.

— Газета не имѣетъ для этого данныхъ!

— Ну, много ли нужно для этой газеты данныхъ?

— Да, положимъ, немного. Газетка маленькая — короче воробьинаго носа. И данныя, чтобы найти пьесу хорошей, соотвѣтственныя.

— Охъ, печать, печать! — вздохнулъ я.

Онъ подтвердилъ:

— Да-съ. Шестая часть свѣта. Пресса.

— Да-а. Именно — пресса. Не даромъ въ послѣднемъ слогѣ двѣ буквы «с» рядомъ.

Онъ отодвинулся.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Не обижайтесь, ничего. Я пошутилъ.

— Я еще не имѣю данныхъ, чтобы выслушивать такія шутки!

Онъ отвернулся и замолчалъ.

Я засунулъ руку въ боковой карманъ, вынулъ изъ бумажника красную бумажку и положилъ ее на полъ.

Онъ нагнулся.

— Что это такое?

— Собачка. Не правда ли, премиленькая?

— Ничего. Мала только очень. Какой породы?

— Борзой щенокъ. Хотите, подарю?

— Я не большой охотникъ до маленькихъ собакъ. По моему, если собака — такъ чтобы она была другъ человѣка. Большая, сильная.

— Ну, знаете… Нынче и маленькія собачки цѣнятся. Въ Англіи, напримѣръ.

— Ну, что Англія… Переведите-ка вашу пьесу на англійскій языкъ, можетъ быть, они и найдутъ достаточныхъ данныхъ, чтобы придти въ восхищеніе.

Я пожалъ плечами.

— Все таки, фунтъ.

— Чего фунтъ?

— Да въ собачкѣ моей. Собачка фунтъ вѣситъ.

— Да вѣдь не русскій-же фунтъ!

— Еще чего захотѣли! Я говорю объ англійскомъ фунтѣ. Право, возьмите собачку, а?

— Пусть подрастетъ.

— До?

— До 2½ фунтовъ.

— Тяжела будетъ! Кто тамъ ее читаетъ, вашу вечернюю.

— Кому надо — прочтутъ.

— Гм!.. Ну, и ежели мой песъ два фунта потянетъ?

— Эхъ! Ну, ладно. Сдѣлано.

Собака поднялась на заднія лапы и прыгнула въ рецензентову будку, устроенную въ жилетномъ карманѣ.

— Кушъ! — сказалъ рецензентъ, хлопнувъ себя по карману.

Я вздохнулъ.

— А вы знаете, я вѣдь, и въ заграничныя газеты корреспондирую.

— Ну-съ?

— Такъ вотъ я хотѣлъ сказать: съ нашей россійской точки зрѣнія я имѣю вполнѣ достаточныя данныя быть довольнымъ вашей пьесой. Но заграницей… сами знаете… другія условія… иной укладъ жизни.

— Другія условія? Понимаю. Ну, чтожъ. На томъ свѣтѣ тоже другія условія, — деликатно возразилъ я.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Да то: вотъ теперь я, скажемъ, драматургъ, а на томъ свѣтѣ, можетъ быть, углемъ буду торговать.

Рецензентъ былъ очень догадливъ.

— Такъ-такъ! Значитъ, вамъ на томъ свѣтѣ угольки понадобятся?

— Я думаю.

— Хорошо-съ. Такъ вы дайте мнѣ рублей сто авансомъ, а я вамъ тамъ верну — самыми лучшими высшаго сорта угольками.

— Ну, что вы! Куда мнѣ столько! Я вѣдь въ розницу торговать буду. Если на 25 поставите — и то за глаза хватитъ. Тѣмъ болѣе, что у меня много и другихъ поставщиковъ.

Онъ добродушно засмѣялся.

— Ну, что съ вами дѣлать! Поставщиковъ всегда утѣсняютъ. Согласенъ!

Отошелъ онъ отъ меня довольный.

Изъ настоящей статьи видно, что успѣхъ пьесы зависитъ не только отъ критиковъ, но и отъ:

1) Личныхъ друзей Чехова.

2) Любителей собакъ.

3) Поставщиковъ угля.

И, кончая свою статью, скажу я свое послѣднее слово:

— Аминь!

Что значитъ въ переводѣ:

Истинно такъ.

ВЪ ЛѢТНИХЪ САДАХЪ

Передъ открытой сценой въ толпѣ я вижу двухъ людей…