Мой дядюшка Освальд

Десять голов поднялись и десять пар глаз оторвались от стаканов с портвейном и от чашечек кофе и посмотрели на меня с вялым интересом.

– А что же именно, позвольте мне спросить, они такого секретного и потрясающего открыли? – в голосе сэра Чарльза звучала некоторая ирония, и кто бы мог его за это осудить?

– Видите ли, сэр… – пробормотал я и замолк, рассчитанно и преднамеренно.

Молчание продолжалось несколько секунд. Девять иностранцев и британский посол неподвижно сидели и вежливо ждали продолжения, глядя на меня со смешанным выражением снисходительности и удивления.

– Я считаю, что это величайшее научное открытие со времен Пастора, – сказал я. – Оно изменит мир. – Я говорю о профессоре Юсупове. Уже много лет он разрабатывает теорию, согласно которой зернышки спелого граната содержат некий ингредиент, обладающий мощной омолаживающей способностью.

В январе прошлого года терпение профессора было, наконец, вознаграждено. Он провел серию экспериментов и доказал, что одна-единственная такая пилюля может ровно за девять минут превратить любого мужчину, даже очень старого, в сексуальную машину.

– Где я могу достать такое вещество?! – воскликнул германский посол.

– И я тоже! – воскликнул русский посол. – Я имею преимущественное право, поскольку это изобретение моего соотечественника. Они заговорили все разом:

– Где бы это достать? Во сколько это обойдется? Я ждал, пока они кончат. Теперь я владел ситуацией. – У меня есть интересное сообщение для вас, – сказал я. Все сразу замолчали.

– То, что я сейчас вам скажу, – исключительно конфиденциальная информация. Могу ли я рассчитывать на то, что вы не станете ее разглашать? Как только я узнал, что еду в Париж, то решил, что просто обязан захватить с собой некоторый запас этих пилюль, особенно для большого друга моего отца сэра Чарльза Мейкписа.

– Мой дорогой мальчик, – воскликнул сэр Чарльз, – какая это великодушная мысль!

– Естественно, я не мог попросить их у профессора, – объяснил я. – Он никогда бы на это не согласился, а помимо того, они еще не рассекречены. Я их сам сделал.

– Блестяще! – воскликнули они. – Великолепно! Неторопливо я полез себе за спину и вытащил одну маленькую круглую коробочку из кармана под фалдами фрака. Я положил ее на низенький столик и открыл крышечку – там, в ватном гнездышке, покоилась одна-единственная алая пилюля. Все наклонились вперед, чтобы ее рассмотреть. И тут я заметил пухлую руку немецкого посла, скользившую по поверхности столика к коробочке. Сэр Чарльз тоже ее заметил и шлепнул немца по руке:

– Ну, Вольфганг, – сказал он, – имейте терпение. – Я хочу пилюлю! – воскликнул посол Германии. Сэр Чарльз накрыл коробочку ладонью. – У вас есть еще? – спросил он. Я порылся в фалдах фрака и достал девять коробочек.

– Вот, по одной для каждого из вас.

Все до единой руки протянулись и схватили коробочки.

– Я плачу, – сказал мистер Мицуко. – Сколько вы хотите?

– Нет, – отказался я. – Это подарки. Попробуйте их, джентльмены, и посмотрим, что вы скажете.

Я заметил, что немецкий посол вытащил маленькую книжечку и делает пометки.

– Сэр, – обратился я к нему, – полагаю, что вы собираетесь поручить вашим ученым исследовать гранатовые зерна? Я не ошибся?

– Это то, о чем я думаю, – признался он.

– Не стоит, – остановил я его, – это пустое.

– Могу ли я спросить, почему?

– Потому что это не гранат, – признался я, – это кое-что другое.

– Значит, вы нам лгали?

– Это единственная неправда во всей этой истории, – сказал я. – Простите меня, но у меня не было другого выхода. Я должен был защитить секрет профессора.

Я тихо выскользнул из комнаты и через полчаса был уже дома, на авеню Марсо.

В ту ночь я спал хорошо. Меня разбудила госпожа Буавен, молотившая в мою дверь обоими кулаками.

– Вставайте, месье Корнелиус! – кричала она. – Немедленно спускайтесь! Там обрывают звонок и требуют вас еще до завтрака.

Я оделся и уже через две минуты был внизу. На булыжниках тротуара у парадного стояло не менее десяти человек. Выяснилось, что все они – курьеры. Они явились из британского, германского, русского, венгерского, итальянского, мексиканского и перуанского посольств. И у каждого было письмо, где говорилось одно и то же: еще пилюль. Я велел курьерам подождать на улице и вернулся к себе в комнату. Там я написал примерно следующее послание в ответ на каждое из писем: "Достопочтенный сэр, следует принять во внимание, что производство пилюль обходится крайне дорого. Весьма сожалею, но вынужден сообщить, что каждая пилюля будет стоить одну тысячу франков".

Прежде чем кончился день, я стал богатым человеком. Один за другим возвращались посланцы из посольств и миссий. Все они имели самые точные инструкции и точно отсчитанные суммы денег.

На следующее утро я нашел для себя просторную квартиру на авеню Иена на первом этаже, с тремя большими комнатами и кухней.

Мой бизнес процветал. Десять первоначальных клиентов шепнули о потрясающей новости своим лучшим друзьям, а эти друзья – своим друзьям… Половина каждого дня уходила на изготовление пилюль.

Но самое главное – я развлекался с женщинами, сколько душе было угодно.

Однажды вечером у меня в гостях была русская дама. Так уж вышло, что она, расхаживая по комнате, увидела таблетки и, прежде чем я успел что-либо сказать, проглотила одну. Я не берусь даже описывать, что было потом…

На следующий день она явилась со всеми своими подругами и потребовала пять сотен пилюль!

Боже мой, подумал я, ну и возня поднимется сегодня ночью в парижских будуарах!

Успех был головокружительным. Мои доходы удвоились, потом они утроились, и к тому времени, когда двенадцать месяцев парижской жизни подошли к концу, в банке у меня было около двух миллионов франков, что составляло сто тысяч фунтов. Мне было почти восемнадцать лет, и я был богат. Год жизни во Франции с полной ясностью показал мне, по какому жизненному пути я хочу следовать. Я был сибаритом и хотел вести жизнь, полную роскоши и досуга. А для этого ста тысяч фунтов было недостаточно. Мне необходим был, по меньшей мере, миллион фунтов, и я чувствовал в себе уверенность, что смогу найти способ его заработать. Но у меня хватало здравого смысла, чтобы понимать, что прежде всего я должен продолжить свое образование.

Итак, летом 1913 года я перевел свои деньги в лондонский банк и вернулся в страну своих предков. А в сентябре я отправился в Кембридж, чтобы начать там учебу. Именно здесь, в Кембридже, началась вторая и финальная фаза накопления моего состояния.

Моего преподавателя химии в Кембридже звали А. Р. Уорсли – низенький человечек средних лет, с брюшком, неряшливо одетый, с серыми усами, концы которых стали охристо-желтыми от никотина, типичный университетский профессор. Он был исключительно одарен, в его лекциях никогда не было рутины, а его ум постоянно пребывал в поисках чего-то необычного. У меня с ним завязались очень приятные взаимоотношения. Иногда он приглашал меня домой выпить шерри. Он был холостяком и жил с сестрой Эммелайн, приземистой и растрепанной особой, с зеленоватым налетом на зубах.

Однажды вечером, в феврале 1919 года, я ужинал у него. Еда была очень невкусной, вино – дешевым. После ужина А. Р. Уорсли и я удалились в кабинет выпить бутылку хорошего портвейна, которую я принес ему в подарок.

Чтобы немножко оживить разговор, я рассказал о том, как проводил время в Париже, когда мне удалось заработать сто тысяч фунтов, продавая пилюли из волдырного жука.

– Ну и лихо же у вас получилось, Корнелиус! – воскликнул А. Р. Уорсли. – Теперь вы богатый человек.

– Недостаточно, – ответил я. – Я намерен сделать миллион фунтов, прежде чем мне исполнится тридцать. – И я верю, что у вас получится, – подхватил он. Мы сидели и пили портвейн. Я с удовольствием курил маленькую гаванскую сигару.

– Ну что же, Корнелиус, – сказал наконец А. Р. Уорсли после некоторого молчания, – вы только что откровенно рассказали о себе, настала моя очередь ответить тем же.