Джентльмены предпочитают блондинок (пер. Лихачева)

Ну и тут я едва не потеряла рассудок и велела Дороти задержать Генри, пока я не приеду, чтобы успеть с ним объясниться. Я подождала у телефона, пока Дороти ходила посмотреть, на месте ли Генри. Ну и через минуту она вернулась и сообщила, что в гостиной никого нет, но что если я поспешу, то, без сомнения, увижу на Бродвее облако пыли, несущееся к Пенсильванскому вокзалу, и что это и будет Генри.

И тогда я вернулась к мистеру Монтроузу и сказала, что должна срочно поймать Генри у Пенсильванского вокзала, чего бы мне это ни стоило. И если бы кто-нибудь сказал, что мы покинули «Ритц» в спешке, то это было бы мягко сказано.

И когда мы с ним добрались до Пенсильванского вокзала, времени мне оставалось ровно столько, чтобы успеть вскочить в последний вагон поезда, отправляющегося в Филадельфию, а мистер Монтроуз остался на платформе, грызя ногти от волнения. Но я успела крикнуть, чтобы он отправлялся в отель и что я позвоню, чтобы сообщить о результатах сразу после того, как поезд прибудет в Филадельфию.

Ну а потом я прошла через весь поезд и увидела Генри. И на лице у него было такое выражение, которое я не смогу забыть никогда. И когда он увидел меня, он весь так съежился, что стал как будто вдвое меньше. Ну и тогда я села с ним рядом и сказала, что мне и в самом деле стыдно, что я так поступила, но что если его любовь ко мне не может выдержать такой легкой проверки, которую придумали мы с Дороти, чтобы развлечься, то мне и в самом деле никогда больше не захочется сказать хоть слово такому джентльмену, и что если он действительно не может отличить большой граненый изумруд от безделушки из десятицентового магазина, то ему должно быть просто стыдно. И что если он думает, сказала я, что любые бусы белого цвета — непременно жемчужные, то не удивительно, что и в характере девушки он не может разобраться.

Ну а потом я начала плакать из-за такого недоверия ко мне со стороны Генри, а Генри пытался меня утешить, но я была слишком обижена, чтобы простить его до того, как мы проедем Ньюарк. Ну а когда мы миновали Ньюарк, Генри уже и сам плакал, а я не могу смотреть спокойно на плачущего джентльмена, так что в конце концов я простила его. Ну и, конечно, как только я попаду домой, мне придется вернуть в магазин все, что я купила у Картье.

Ну а потом я стала объяснять Генри, как мне хочется, чтобы наша жизнь имела бы смысл, и что мне хотелось бы сделать этот мир лучше, чем он был до сих пор. И что он сам так много знает о кино благодаря своему участию в цензуре фильмов, что он просто обязан заняться кинобизнесом. Потому что такой джентльмен, как он, сказала я, просто обязан показать всему миру, что значит по-настоящему чистый и целомудренный фильм, который мог бы стать примером для всех других кинокомпаний.

Ну и все это очень, очень заинтриговало Генри, потому что никогда раньше он не думал о кинобизнесе. И тут я сказала Генри, что мы могли бы попросить мистера Монтроуза написать сценарий, а Генри устроит ему цензуру, а я могу сняться в главной роли. И что когда мы все это сделаем, то получится произведение искусства. Но оно будет чище и целомудреннее, чем большинство других произведений. Так что, когда мы прибыли в Филадельфию, Генри сказал, что он на все согласен, но что он не думает, что мне следует сниматься в главной роли. Но я сказала Генри, что, судя по тому, что я видела, как светские женщины старались пробиться в кино, я не могу поверить, что это было бы «деклассировано», если бы одна из них действительно добилась этого. Так что я его уговорила.

Ну а когда мы приехали в загородный дом Споффардов, мы все рассказали семье Генри, и вся семья была просто в восторге, потому что впервые со времен войны у них появилось что-то определенное, чем они могли бы заниматься. Ну, то есть я хочу сказать, что сестра Генри просто подпрыгнула от радости и сказала, что возьмет на себя все грузовики киностудии и разберет их до основания.

Ну а матери Генри я пообещала, что она обязательно снимется в фильме. Ну, то есть я хочу сказать, что я даже уверена, что мы сможем снимать ее крупным планом, потому что в каждой картине должно быть для разнообразия что-нибудь смешное.

Ну а когда я пообещала отцу Генри, что он сможет кататься по студии и смотреть на актрис, то у него едва не случился рецидив.

А потом я позвонила мистеру Монтроузу и договорилась, что он встретится с Генри, чтобы обсудить все. И тогда мистер Монтроуз сказал мне: «Благослови тебя Господь, девочка!»

Так что я начинаю верить, когда обо мне говорят, что я приношу счастье, потому что похоже, что всякий, с кем я знакомлюсь, непременно становится счастливым. Ну, то есть я хочу сказать все, за исключением мистера Эйсмана. Потому что, вернувшись в Нью-Йорк, я прочла все его телеграммы, и оказалось, что он завтра приплывает домой на «Аквитании». Ну и тогда я встретила его у парохода, и повела его на ланч в «Ритц», и обо всем ему рассказала. Мистер Эйсман очень, очень расстроился, потому что сказал, что как раз тогда, когда он закончил мое образование, я собираюсь сбежать и выскочить замуж. Но я сказала мистеру Эйсману, что он должен только гордиться этим, потому что, когда он увидит меня — жену знаменитого Генри Споффарда — на ланче в «Ритце», я непременно кивну ему, если замечу, и что тогда он сможет указывать на меня и говорить всем своим друзьям, что именно он, Гас Эйсман, тот человек, который занимался моим образованием, которое и помогло мне занять столь высокое положение в обществе.

Ну и это вполне утешило мистера Эйсмана, а мне и вправду все равно, что он скажет своим друзьям, потому что, в конце концов, его друзья — люди не моего круга, и потому, что бы он им там ни говорил, в моем кругу это не станет известно. Ну а когда наш ланч закончился, я и в самом деле подумала, что даже если мистер Эйсман и не казался очень уж счастливым, но, похоже, что он не может не чувствовать некоторого облегчения, особенно вспоминая о моих хождениях по магазинам.

Ну а потом была моя свадьба, на которой присутствовал весь свет Филадельфии. И все эти светские люди были со мной очень милы и любезны, потому практически у каждого из них был готовый сценарий, и все они говорили, что моя свадьба — это просто восхитительно!

Ну, то есть я хочу сказать, что даже Дороти сказала, что все было очень красиво, правда, она добавила, что ей приходилось заставлять себя думать о смерти, чтобы не расхохотаться, глядя на окружающих. Но это просто лишний раз доказывает, что для такой девушки, как Дороти, нет ничего святого и что даже брак не вызывает у нее благоговения.

Ну а после того, как закончилась свадебная церемония, я случайно услышала, как Дороти, беседуя с мистером Монтроузом, сказала, что я была бы великолепна в роли, в которой нужно было бы изобразить лишь три чувства: веселье, слезы и негодование. Так что неудивительно, что после этого я не могу поверить, что Дороти — мой настоящий друг.

Мы с Генри никуда на свой медовый месяц не поехали, потому что я сказала Генри, что это и в самом деле было бы эгоистично с нашей стороны — сбежать тогда, когда наше присутствие так всем необходимо. Потому что, в конце концов, нам с мистером Монтроузом придется много времени провести вместе, чтобы доработать сценарий, потому что мистер Монтроуз говорит, что я просто набита доверху идеями.

Ну а чтобы Генри было чем заняться, пока мы с мистером Монтроузом работаем над сценарием, я уговорила Генри создать благотворительную Лигу для девушек-статисток и дать им возможность делиться с ним своими проблемами, чтобы он мог помочь им морально. И эта Лига имела очень, очень большой успех, потому что на других студиях сейчас нет работы и у всех девушек из массовки нет ничего лучшего, но все они знают, что Генри не допустит их к работе на нашей студии, если они не вступят в благотворительную Лигу. И чем хуже они, по их словам, были до встречи с Генри, тем больше он любил их, так что Дороти говорит, что она вчера была в студии, и говорит, что если бы все эти сценарии своей жизни, которые девушки рассказывают Генри, можно было экранизировать, то все фильмы начинались бы прямо с их младенчества. Ну а сам Генри говорит, что я открыла перед ним целый мир и что он никогда в жизни не был так счастлив.