Дневник незначительного лица (Самое смешное)

Все глаза обратились к миссис Филд, которая, по счастью будучи глуха, не слышала его намеков, но продолжала любезно улыбаться.

— Здесь за столом у мистера Франчинга, — продолжал мистер Хаттл, — мы не увидим и глупой, непросвещенной дамочки, которая, таскаясь по дешевым танцулькам в Бэйвотере, воображает, что вращается в обществе. Общество не знает ее. Она ему не нужна.

Мистер Хаттл прервался на минутку, и дамы, воспользовавшись случаем, встали из-за стола. Я тихонько попросил мистера Франчинга меня извинить, ибо не хотел опаздывать на последний поезд, что, между прочим, с нами едва не приключилось из-за того, что Кэрри засунула куда-то вязаную шапочку, какую надевает, когда мы выходим в люди.

Домой мы с Кэрри вернулись очень поздно, но входя в гостиную я сказал:

— Кэрри, ну что ты скажешь про мистера Хардфура Хаттла?

Она ответила только:

— Как он похож на Люпина!

Та же мысль и мне приходила в поезде. Из-за этого сравнения я полночи не мог заснуть. Конечно, мистер Хаттл старше и влиятельней Люпина; но он в самом деле на Люпина похож, и я думал, как опасен может быть Люпин, когда он станет старше и влиятельней. Я гордился тем, что Люпин чем-то напоминает мистера Хаттла. Люпина, как и мистера Хаттла, порой посещают удивительные мысли; но как раз эти мысли и опасны. Они могут сделать человека безмерно богатым или ужасно бедным. Они создают человека, они же его и губят. Всегда я чувствую, что тот счастливей, кто ведет простую безхитрост-ную жизнь. Думаю, я счастлив оттого, что я не заношусь. Порой мне кажется, что Люпин, теперь, когда он под крылышком у мистера Джокера, готов угомониться и следовать по стопам своего отца. Это большое утешение.

Глава XXI

Люпин уволен. Большие огорчения. Люпин нанимается куда-то еще на приличное жалованье

13 МАЯ.

Нас постигло ужасное несчастье. Люпин уволен из учреждения мистера Джокера, и я даже не знаю, как еще могу вести этот дневник. Меня не было в присутствии в прошлую субботу, я впервые за двадцать лет по болезни пропустил службу. Отравился, верно, каким-нибудь омаром. Судьбе было угодно, чтобы мистер Джокер тоже отсутствовал в тот день; и самый ценный наш клиент, мистер Буль-Батон, в ярости явился в канцелярию и объявил, что не желает более иметь с нами никакого дела. Мой сын Люпин не только имел наглость вступить с ним в разговор, но и указал ему на фирму «Гарсон, сыновья и компания». По моему скромному мнению, и хоть приходится свидетельствовать против собственного сына, такой поступок похож скорее на предательство.

Сегодня утром получаю письмо от Джокера, с известием, что услуги Люпина более не требуются, а разговор со мной желателен в одиннадцать часов. С тяжелым сердцем шел я в присутствие, страшась разговора с мистером Джокером, с которым я покуда еще ни разу не беседовал. Люпина утром я не видел. Он еще не вставал, когда мне было время уходить, и Кэрри мне не советовала его тревожить. На службе у меня так разбегались мысли, что я не мог их должным образом собрать.

Как я и ожидал, мистер Джокер послал за мной, и имел место следующий разговор. Привожу со всею точностью, как я его запомнил.

Мистер Джокер сказал:

— Доброе утро, мистер Путер! Дело весьма серьезно. Я не об увольнении вашего сына говорю, ибо я знал, что рано или поздно нам придется с ним расстаться. Я — глава этого старого, почтенного, уважаемого учреждения; и когда я сам решу, что пора его реформировать, сам я этим и займусь.

Я видел, что добрый мой начальник в некотором волнении, и я сказал:

— Надеюсь, сэр, вы не предполагаете, что это я вдохновлял недолжные шаги моего сына?

Мистер Джокер встал, взял меня за руку и сказал:

— Мистер Путер, я скорей самого себя мог бы в этом заподозрить, чем заподозрить вас.

Я так разволновался, что в смущенье, чтоб выказать ему свою признательность, чуть не назвал его «мой добрый старина».

К счастью, я вовремя осекся и сказал ему «мой добрый начальник». В растерянности, почти себя не помня, я сел на стул, покуда мистер Джокер еще стоял. Естественно, я тотчас же вскочил, но он меня попросил сесть, что я и сделал с превеликим удовольствием. Меж тем мистер Джокер продолжал:

— Вы сами понимаете, мистер Путер, что высокое положение нашего учреждения нам не позволяет ни перед кем унижаться. Если мистеру Буль-Батону угодно передать свое дело в другие руки — менее испытанные руки должен я добавить, — нам не пристало ему кланяться и умолять его вернуться.

— Вам, разумеется, такое не пристало, сэр! — в негодовании воскликнул я.

— Вот именно, — сказал мистер Джокер. — Я делать этого не стану. Но я вот что подумал, мистер Путер. Мистер Буль-Батон самый ценный наш клиент, и я даже могу вам признаться — ибо, уверен, это останется между нами — что мы не можем себе позволить его лишиться, особенно в наше время, не самое благоприятное из времен. И тут, я полагаю, вы могли бы сослужить мне службу.

Я ответил:

— Мистер Джокер, я готов служить вам день и ночь!

Мистер Джокер сказал:

— В этом я не сомневаюсь. Но услуга, о которой я вас просил бы, следующая. Вы сами могли бы написать мистеру Буль-Батону — разумеется, вы не должны его навести на мысль, что я о вашем письме знаю, — и объяснить ему, что сын ваш был взят к нам канцеляристом — при всей своей неопытности — лишь из уваженья нашего к вам, мистер Путер. И это истинная правда. Я не требую от вас, чтобы вы в слишком сильных выражениях отнеслись о поступке вашего сына; вынужден однако заметить, что соверши такой поступок мой сын, я не пожалел бы для него выражений самых сильных. Предоставляю вам самому решать. Но так или иначе, я надеюсь, мистер Буль-Батон поймет, какую допустил он опрометчивость, и учрежденье наше, не роняя своего достоинства, не потерпит и убытков.

Я думал о том, какой же мистер Джокер благородный человек. Слушая его, я положительно весь трепетал от почтения.

Я спросил:

— Вы бы хотели почитать мое письмо, прежде чем я его отправлю?

Мистер Джокер отвечал:

— О нет! Не стоит. Ведь я как будто ничего не знаю, и я полностью на вас полагаюсь. Пишите со всем вниманием. Мы сейчас не очень заняты; вы лучше не приходите в должность завтра утром, и, если угодно, завтра вообще не приходите. Я буду на службе целый день, а то и всю неделю, на случай если вдруг объявится мистер Буль-Батон.

Домой я пришел уже с более легким сердцем, но сказал Саре, что ни для Тамма, ни для Туттер-са, да и ни для кого другого, если вдруг пожалует, меня нет дома. Люпин на минутку заглянул в гостиную в новой шляпе и спросил, как она мне нравится. Я ответил, что я не в том настроении, чтобы судить о его шляпах, и не полагаю, что он в том положении, чтоб себе их покупать. Люпин ответил беззаботно:

— А я ее не покупал. Это подарок.

Меня терзали такие ужасные сомнения насчет Люпина, что я не стал задавать ему вопросов, страшась ответов. Он, однако, меня избавил от этого труда.

Он сказал:

— Я встретил одного дружка, старого дружка, которого списал было со счетов, но, оказалось, все в ажуре. Он очень метко заметил: «В любви, как на войне, победителей не судят», так что больше у нас нет причин друг на друга дуться. Он шикарный тип, прям высший сорт, совсем другой коленкор, чем этот твой болван Джокер.

Я сказал:

— Тсс, Люпин! Прошу тебя, не умножай тобой же порожденных неприятностей.

Люпин сказал:

— Неприятностей? Причем тут? Повторяю, ни в какие неприятности ни шиша я не влипал.

Просто Буль-Батону осатанела ваша вонючая контора, и он поставил паруса. Я только присоветовал ему чалить к новой фирме, которая в большом бонжуре. Такая штука капитана Кука.

Я ответил ему спокойно:

— Мне непонятен твой способ выражения мыслей, и в мои годы я не имею намерения его постичь; а потому, Люпин, мальчик мой, лучше переменим тему разговора. Я бы хотел, если ты не возражаешь, послушать, что за история у тебя вышла с этой шляпой.

Люпин сказал: