Ноука от Горького Лука

Лично я никогда не стал бы голосовать за кандидата только на том основании, что он учился со мной в одной школе. Тем более, если я знаю точно, что в школе он был долбоебом и двоешником, терроризировал учителей и тряс из первоклашек мелочь.

Когда я прихожу на участок для голосования, и мне в придачу к основному бюллетеню дают еще парочку, размером с обойный рулон, для выборов в городские и районные рады, я со стыдом понимаю, что как гражданин, я не старался достаточно. Я не знаю никого из этих людей, записанных в столбик, в количестве пятидесяти человек. Я должен был поинтересоваться, но не поинтересовался, мне было некогда. Из первого рулона в ВР — знаю. А из остальных — нет. Как «идиот» — в древнегреческом, полисном смысле. Проебал, да. Меа кульпа.

И поэтому я честно лишаю себя права голоса, как полисного «идиота». Я не ставлю галочку на основании: «О, йоба, номер двадцать два в "тридцатке" учился, как и я!» Я просто выбрасываю бюллетень. Право голоса есть у того, у кого, кому есть что сказать. Иначе это не право голоса, это право крика. Право голоса — это еще и право на молчание, если не знаешь что сказать.

Объявив: «Да похуй как его звать, этого якуновича, главное что он из наших!» — Дамбас уже тогда объявил войну против всех. Еще ни один снаряд не упал на нашей земле, еще Майданом на горизонте не маячило, но уже тогда Дамбас не гнал порожняк и держал за свое. А то, что в говне по уши сидел — так есть же фейерверки на День города, и «Шахтер» в Кубке УЕФА! Тяни за Дамбас, будет больше фейерверков!

То, что сыплется сейчас на крыши домов Содома — это и есть тот самый отгоревший фейерверк на День города. Великий знаток людей, писатель Иван Ефремов говорил, что рабы за свои самые ничтожные и декоративные привилегии будут драться ожесточенней, чем за свою свободу.

Голосовать, Дамбас, надо было не за "своих", а за для всех.

Вятской вате, даже если у нее есть теща в Полтаве, не понять — чем был для нас все эти годы Донбасс. Она не чувствует тонкой пленочки семантической разницы между «невинный» и «невиновный». Для этого надо здесь, в Украине, жить, работать и впитывать фибрами, а не тещу в Полтаве иметь.

Ни одному украинцу не надо разъяснять смысловую разницу между: «в бизнес вошли винницкие партнеры» и «в бизнес вошли данецкие партнеры». Любой украинец понимает, что когда тебе говорят: «я с Донбасса» — это двадцать лет обозначало: «Да я, блять, с Данбасса, поял, чмо?»

Щелкать зубами, утверждая, что Дамбас рулит, Киев сасет, при этом лелеять в душе мечту — поднять филок и уехать в Киев, поселиться в новострое, где половина подъезда уже заселена Дамбасом, и сасать вместе с Киевом. Причем, чем больше уедет сасать в Киев, тем яростнее будут щелкать зубами оставшиеся в Дамбасе.

Нет, вате это не понять. Нет таких слов, чтобы объяснить.

Резюмируем, возвращаясь к Содому.

Если бы Лот тянул за Дамбас, он бы выходил в одиночные пикеты с плакатом «Жопа чтобы срать».

Если бы Лот тянул за свой Дамбас, он бы сказал ангелу: «Да иди нахуй чмо пернатое, хочешь жечь — так жги со мной, чтобы тебя потом совесть замучила. Здесь есть виноватые, есть невиноватые, есть разные. Если надо по контракту ровно десять праведников на территории — то я сейчас один звонок сделаю, и подъедут праведники из земли Уц, сколько штук вам надо?»

Лот свалил из Содома потому, что ничего общего у него с этими неисправимыми пидарасами, кроме жилконторы, не было. И подписываться за них желания тоже не было.

В Народной Содомской Республике есть невиноватые, есть невиновные, но невинных там трудно найти. Ну, не считая тех девяти праведников, которых, в итоге, не хватило для хеппи-энда.

***

П.С. Естественно, как указано в засадах журнала, ни один наш людоведческий текст детей не касается.

Третья рабыня

Праздновали месяц работы журнала. Налил своим рабыням ситра на радостях.

Аксинью от ситра развезло, начала на диване прыгать и визжать. Прасковья тоже развеселилась, подкралась и ебнула ей в ухо хлопушкой, оставшейся с прошлого Нового Года. В общем — кэтфайт, слезы, сопли. Чтобы утешить их, достал с антресолей приставку «Сега».

Рабыни мои луганские, Аксинья и Прасковья, по очереди крутят педали домашнего электрогенератора — пока одна крутит, вторая играется в «Сегу», запитанную от этого генератора. Причем, пока одна играет, вторая увлеченно комментирует. «Куда ты, дура тупорылая, самонаводяшку схватила, ну ты пизда тупая, надо было магнитную цепь брать на босса! Все, пиздец теперь тебе, лезь педали крутить». Потом меняются местами. Это они в древнюю «Контру» играют. Там где из персонажей мужик, тетка и песиглавец.

Я, подключившись к бесплатному вайфаю соседа-олигарха, просматриваю новости. Идиллия.

И тут звонок в дверь. Я вечерних незваных гостей не люблю, потому что это, или зимой взрослые алкаши с пшеном колядовать, в обмен на водку, или летом — «Киевэнерго», счетчик проверять. И те, и другие мне нахуй не нужны. Но звонят настойчиво, делать нечего, пошел открывать.

Стоят два шуцмана из Нацгвардии, в бэндэровских кепках, в кожаных плащах с серебряными трезубцами в петлицах. И с ними какая-то тетка. Довольно упитанная тетка, должен сказать, но какая-то бледная и нездоровая на вид.

— Шо нада? — спрашиваю.

— Вы «…….ич?»

— Не, говорю, не я. — И закрываю дверь. Один шуцман, который постарше, ставит в проем ногу в хромовом сапоге.

— А шо вы пыздыте, пане, в нас запысано в документах, шо це вы тут мэшкаете.

Тут я рассердился. Нахуя эти энкеведистские заморочки в демократическом государстве? Записано — так переходите к делу, я сам так умею ужас нагонять на обывателей, нашли перед кем кожаными плащами и недосказанностью выебываться.

Мои рабуськи бросили «Сегу» с генератором, прибежали на шум, и любопытно носы через дверную цепочку повысовывали.

— Витаю вас, пане! «Укркрипакнагляд» даруе вам третю рабу! — торжественно говорит мне старший шуцман и протягивает мне планшет для подписи. Младший, почему-то, отводит глаза.

— Нахуй-нахуй, — отвечаю. — Со своими подарками. Нам и самим уже жрать нечего.

— А пахне ж у вас в хати, пане, смачно.

— Домашнего кролика съели, — говорю, меня на такой мелкий понт не возьмешь. — Сказали две рабыни от государства, значит две. Третью себе забирайте. У меня с двумя рабами геноцыд и голодомор, а спартаковское восстание в собственной хате в мне хер не вперлось.

Начинаем вяло гавкаться. Шуцманы мне доказывают, что у них предписание, а я — что у меня гражданские права.

— Та шо вы, дядьку, выйобуетесь, — убеждает меня младший. — Скоро Бессарабский рынок официяльно просто в Рабский переобразують, так продадэте там надлышок своих рабив.

— Я рабовладелец, а не работорговец.

— Та ну тю… Та вам шо, жалко… — и в таком плане диалог без конца, за рыбу деньги.

Тут тетка начинает стонать и закатывать глаза.

— Ты хто, вообще? — спрашиваю у нее.

— Оксана я. — говорит тетка, сползая по стенке.

Наступает такая звенящая тишина, что слышно, как таракан по вентиляции ползет

— Вы чо, — говорю страшным голосом, — пидарасы, вообще осепаратели что ли? Вы кого мне привезли?

— Так вона ж по докумэнтам Аксиния! — блеет младший шуцман и пятится, пытаясь прикрыться планшетом с документами.

Тут уже моя Аксинья с рычанием кидается в комнату и тащит из-под своего лежака заточенную лыжную палку. Есть у нее такая палка, заблудших в подъезде Свидетелей Иеговы гонять, пока меня дома нет. И видно, что шутки кончились.

Шуцманы тоже пересрали, лязгнули затворами автоматов, и ломятся, суки, к лифту, пытаясь друг другу на директрису огня не вылазить. Прасковья тенью проходит вдоль стены, с чем-то в зубах, Аксинья явно выцеливает своим копьем щель в бронежилете у младшего шуцмана.

— Стаять, — говорю, — блять! Никуда вы не денетесь с подводной лодки. У меня между четвертым и пятым в лифтовой шахте «монка» стоит, отключается дистанционно, с мобилки. Вы меня за кого, блять, держите, хлопцы? За пенсионера с Донбасса?