Ноука от Горького Лука

Сейчас продолжается предсказанное кафедрой нашествие российского рачья с человечьими глазами, предлагающего конструктивно обормотать ситуацию. «Конструктивно» — это значит определить, что именно было сделано неправильно, а в будущем делать исключительно правильно. И все сразу станет обормотимым. Можно даже новый зонтик купить вместо поломанного, если дело только в этом.

Но дело-то в другом: уже любое вложение является недостаточным, чтобы обормотить обратно ситуацию, злокачественно переродившуюся из суммы «точек невозврата» даже не в невозвратную прямую, а в какое-то многомерное пространство невозврата. С измерениями культурными, экономическими, военными, политическими — какими угодно — вся Украина стала для России анизотропным континуумом невозврата, когда шышку из жопы уже не вытащить — проще через гланды ее ложкой доставать. И речь больше не идет о стоимость возврата хода, просто на одном поле теперь стоят шашки и шахматы, и играть по общим правилам в принципе никак не получится.

Необратимыми сейчас для нас являются не поступки кацапов, а сами кацапы. Неважно — что они делают, важно — кто они есть. А кто они есть — мы знаем, потому что протягивают они тебе ладонь или кулак, в любом случае у тебя рука оказывается в говне.

Поэтому для обратимости ситуации нужна или какая-то другая Россия, или какие-то другие россияне. Но что пока есть только вот эти… ну, которые есть, блять! А до других, боюсь, не дожить «ни мне, ни тебе» (с). Когда они появятся, это заметим не только мы, но даже жители подземных городов на Марсе. А до тех пор совершенно похуй, куда передадут Крым-бутерброд, отстроят ли заново Донбасс, покрасив его перед сдачей свежей нитрокраской, вернут ли завод «Топаз», выплатят ли компенсации и принесут ли извинения.

Это будет судорожная попытка пьяного уебана привести в сознание сбитого им машиной на переходе прохожего. Причем вовсе не из человеколюбия, а с целью попытаться превратить реальный уголовный срок в условный. Но когда точка необормотимости пройдена, даже если запихать лежащему на асфальте человеку сотку на лекарства в нагрудный карман, сдать автомобилем назад за светофор, и зажмурить глаза, то пешеход не встанет, и не побежит резво дальше по своим делам.

И тем более, если сотку не запихали в карман сбитому прохожему, а наоборот, вытащили оттуда.

"Груз-700", або Побажання до подорожання

— Ну що, — спросил бендера — Присядьмо, браття, на доріжку, на добру путь?

— Не на доро-ожку, а на доро-ожке, — надменно поправил его каптеени Балалайнен, страшно путая ударения. — Падеж… перкеле! Падеж — это когда корова умер — видминок тут ест не родовый, а ест давальный. Присесть на кого-шо. А не на кого-чого. На дорожке. Над-до знат рид-дну мову, гере Остап Тарасович! — и гордо скосил глаза на радостно улыбающуюся Аксинью.

У капитана с рабыней вообще в последнее время были сложные отношения — я, как официальный рабовладелец, разрешил Аксис немного позаниматься спортом в группе чирлидинга, и это был первый известный мне случай в истории, когда единоборцы ММА подрались почти до смерти не по контракту, а из-за девки, носящей по рингу номера раундов. Так что Балалайнен старался изо всех сил соответствовать, и даже выучил наизусть две украинские песни, которые после исполнения определились как чешские.

Бендера молча пожевал губами, собираясь поставить на место нахальную чухну, осмелившуюся учить его грамматике, не зная чумацких обычаев, но передумал. Не до этого было.

— Там уже это приехало, которое по аэродрому ездит! — сказал жыд, заметно волнуясь. — За простой дорого будет брать. Давайте уже или ехать, или я не знаю.

— Мовчи, жиде — сурово ответил бендера. — Почекають, не пани. Бач що коїться, га?

Коилось грустное. Лететь на новогодние праздники в Крым мы планировали на нашем дирижабле-батискафе «Садко», однако после крайнего погружения он стоял на кренговании в доке, где прирученные ракоцапы в противогазах отскребали от него вонючие наросты кацапского менталитета.

Поэтому добираться решили на самолете радиационной разведки Ан-30РР, модифицированной антоновской «двадцать четверке», по классификации НАТО «Clank». То есть, шобы без лязга и клэнка, не париться на таможне, а аккуратно просочиться через дыры в ПВО и высадиться с вещами и детьми на плоскую крышу татаробендерского отеля в двух домах от дачи гитариста Исмаила Энверова в Судаке. А оттуда пешим ходом, или захватив транспорт, двигать в Севастополь, где бендера непременно хотел сфотографироваться на фоне памятника в честь проебанным кацапами кораблей, представляющего из себя орла, клюющего печень несчастного эрзянского флотоводства.

Увидев маркировку на борту самолета, Прасковья выхватила внезапный флэшбек и вспомнила, что ее итальянца звали Анзор, после чего ринулась через КПП обнимать-целовать литак и пилота. Случилась некрасивая потасовка прямо на взлетке секретного аэродрома "Жуляны-16" имени аэропорта имени Прокофьева, где бешеная от любви до ненависти Прасковья опрокинула охрану терминала, уже на поле смяла патруль нацгвардии, запуталась в колючей проволоке и была окончательно остановлена непосредственно возле Ан-30РР с помощью тазеров.

Теперь горестная мать-одиночка, заплаканная и поцарапанная, сидела на нашем багаже — продолговатом цинковом контейнере с трафаретной надписью «Вантаж-700», вытирая сопли и поглаживая цинк. Я расчувствовался, подошел к контейнеру, присел на корточки и тоже погладил гофр ящика.

— Как ты там? — тихо спросил я контейнер.

В ответ из контейнера раздалось два мощных удара, оставивших на поверхности вмятины изнутри.

— Понятно. Может, передумаешь все-таки?

Металлическая шторка на крышке отъехала, и я заглянул в темноту, в которой светились два глаза — жовтый и блакытный. Из темноты уютно пахло оружейной смазкой, мятными конфетами и новогодним мандарином. Затем в окошке появилась детская ручка, сжимавшая лист бумаги. На листке была изображена новогодняя елка, украшенная повешенным за шею человечком в профессорской мантии. Рисунок был подписан: «Реды друзей рядеют усюду зрады». Я только вздохнул.

Читать и писать Айдарку я научил сам, по собственной методике, с использованием азбуки глухонемых — дактиля. Дети быстро усваивают связь фонем и знаков на пальцах, тем более что крутить дули им привычнее, чем рисовать закорючки, после чего легко переходят на печатный текст. Когда война закончится, мы распространим эту методику, удачно опробованную в детском саду им. Шухевича для особо злобных одаренных детей, по всей стране.

— Айдарка, послушай, — терпеливо сказал я, — лететь в самолете с оружием нельзя. Особенно маленьким девочкам. Особенно с пистолетом-пулеметом «Инграм» с увеличенным магазином. Особенно если его только утром подарил дядя Тарас, и ты его даже не пристреляла. Прекращай капризничать, оставь ствол в багаже и идем с нами в салон. Никуда твоя игрушка не денется.

Из окошка опять показалась детская ручка, сжатая в кулак, оттопырила средний палец и скрылась, с лязгом захлопнув шторку изнутри. Такой жестовой букве я ее не учил.

— А що це ми зі скринею розмовляємо? — раздался голос за моей спиной, — і що це за «Вантаж-700» такий? Документи на вантаж є?

Я обернулся. Передо мной, сияя осмиевыми жетонами, стояли два новых гестаполицейских из ведомства Хатии Деканоидзе — в новенькой черной, шитой серебром форме от Андре Тана. За ними маячил побитый Прасковьей шуцман нацгвардии, прикладывая к заплывшему глазу рожок от автомата.

— Це такий страшний вантаж, панове, — нелюбезно пояснил бендера, — що як ви до нього занадто близько підійдете, то може занєхуй з вас три «вантажа-двісті» образувацця, і ще сто грамм на помин залишиться. Так що ви, шановні, краще стійте там, де стоїте.

Старший гестаполицай нехорошо прищурился, задумался, и вдруг расплылся в улыбке.

— Тю! Це ж катедра! Вітаннячко, пане Професоре, вибачте шо не пізнали. Слава нам!