Белое солнышко

Абдулла молчал, и человек продолжил с воодушевлением:

— Ведь мы – киногерои. Самое архистрашное для нас – это оказаться в плохом фильме. Тогда мы умрём, притом по–настоящему умрём, окончательно умрём; мы не будем жить в памяти зрителей после конца фильма, настанет пустота и забвение. Правильно?

Абдулла равнодушно смотрел вдаль. Пусть иблис думает что угодно — только не что он боится.

— А в последнее время, батенька, творцы что–то не могут снять хорошее кино. Поголовная творческая импотенция. И причины понятны: им кино неинтересно – им интересны исключительно собственные капиталы. А думать, чувствовать, хотеть, страдать, трудиться – это им неинтересно; они хотят только денег, и чтобы им осанну пели за это, за то, что они такие правильные златолюбцы – мол, деньги у них от их богоизбранной правильности. И что же получается, дорогой товарищ?

Человек вскочил, ухватил себя за отворот жилета и рассеянно прошёлся взад–вперёд. Солдат немного посторонился – по–прежнему недобро–внимательный, по–прежнему не опуская винтовки. Умелый солдат, ничего не скажешь.

— … А получается, что творцы, то бишь верхи, не могут создавать хорошее кино – а киногерои, то есть низы, не хотят жить в плохом кино. Возникает типичная революционная ситуация, батенька – и никуда от этого не деться. Вы из класса угнетаемых персонажей – а он из класса халтурщиков. Так что смело саботируйте Лощёного, устраивайте стачку, гоните его в три шеи. Непременно гоните! И знайте, что правда – за вами. Главное – знание законов развития общества.

Человек подхватил с песка пиджак, шинель, чайник – и, не оборачиваясь, пошёл прочь, за бархан. Солдат стал осторожно пятиться задом и вскоре тоже скрылся за барханом.

***

— Вот здесь, — Лощёный привстал в стременах и царственно повёл пальцем, — подземный ход. Вы возьмёте Рыжего, расстреляете — под крики «За Государя!» и «И за Единую и Неделимую!» Заложниц вернём мужьям. Финальный кадр: отряд уезжает за горизонт. Хэппи энд, «оскар» — наш. Дальше приступаем к «Утомлённымъ белымъ солнцемъ–2». Всё. Мотор!

Абдулла не трогался, отвернув от Лощёного лицо. Воины, косясь на Абдуллу, тоже топтались на месте.

— Мотор, бездельники!!!

Абдулла нехорошо усмехнулся. У него, всегда безразличного к смерти и боли, ноги сейчас были ватными – так ужасен был всмогущий Лощёный, так ужасна была его власть. И было дико стыдно за свой страх. А ещё было очень странно – что за сила такая могла заставить его делать, как велел лысый иблис?! Ведь обманет же, проклятый!

— Махмуд! – позвал Абдулла за спину презрительно. – Мы зря теряем время. Слышите? Не будет никаких кассовых сборов. У него не получится хорошее кино.

Бойцы испуганно замерли. Оркестр в небесах споткнулся и нестройно замолк. В наступившей тишине стало слышно, как храпят лошади и скрипит сбруя.

Лощёный зловеще задрал усы; открылись мелкие неровные зубы.

— Что?! – вкрадчиво просипел он и тронул поводья. – У меня?! Не получится?! Да я тебя изничтожу… А ну — марш работать!

— Зрителя не обманешь. Это мои жёны. Это мои с Рыжим проблемы. Это моё золото, я сам его отбирал. – Абдулла высокомерно щурился вдаль над головой Лощёного. – А ты лишний. И твои императоры с дехканами зрителю неинтересны, они ненастоящие. Ты не сделаешь хорошее кино. Ты — проклятый. Нет у тебя больше таланта — забрали обратно за жадность.

— Ах ты, басмач!.. – заблажил Лощёный фальцетом. Он подъехал вплотную, он напирал, глаза Лощёного блудливо бегали по зрачкам Абдуллы. – Против государя?! Против процветания?! Да я тебя сейчас не на стройку — в гарем евнухом определю!..

Пальцы Лощёного растопырились, будто он рассказывал стишок про бодатую козу. Блестел бриллиант, блестели наглые глаза, блестел потный нос Лощёного.

— Ты будешь работать, скотина?! Э… как там тебя… Махмуд, — поманил Лощёный, — а ну, давай сюда кинжал! Сейчас…

Лопнул выстрел, и Лощёный замолчал, с недоумением уставясь на продырявленный живот. Плеснула толчком кровь.

— Не по сценарию… — в бурых бесстыжих глазах Лощёного застыло изумление. – Как?!

Его дыхание перехватило от жуткой боли, он скорчился и побледнел, закачался. Потом вовсе стал прозрачным, потерял форму, растёкся по песку, как дрожащий горячий воздух – и исчез без следа. Только конь остался.

Бойцы удивлённо чесали животы под халатами.

— У него не получится хорошее кино!.. – снова громко объявил Абдулла. Он высокомерно щурился на солнце, пряча гадкую радость в глазах. В трясущейся руке его дымился потёртый маузер. Но он снова был собой, и губы опять застыли в обычной стеклянной улыбке.

…И тогда ветер донёс одинокий щипок балалаечной струны – далёкий, на грани слуха. Ещё, ещё…

На Абдуллу снова смотрели десятки нормальных глаз. Нормальных сильных мужчин.

Свободны!

— Махмуд!.. — бросил через плечо Абдулла.

— Зажигай!!! — приплясывая в диком восторге, заорал верный Махмуд.

***

Что было дальше — хорошо известно.

Однако — не всё.

— …Я здесь, Абдулла! — послышался сзади насмешливый голос. Проклятый слуга иблиса! Вывернулся!

Чёрный Абдулла быстро повернулся, и в руке Сухова дважды пыхнул дымок. Что–то оборвалось внутри Абдуллы, и маузер вдруг стал тяжёлым–претяжёлым. Нет, никак не попасть в рыжего… Никак… Никак.

Со стороны казалось, что Абдулла, повиснув на лестнице, отчаянно цепляется пальцами за жизнь – но на самом деле он всего лишь неслышно кричал небу, прежде чем упасть в блестящую черноту:

«Слышишь, Лощёный! Мы — воины, а ты – жадный глупый ишак! Поэтому у тебя никогда не получится хорошее кино! Никогда! Никогда не суйся сюда!..»