Памяти Джона Ингерфильда и жены его Анны

– Передайте своему капитану, – кричит в ответ Ингерфилд, понявший теперь, что, кроме денег, есть и другие ценности, за которые стоит сражаться, – что «Дикий гусь» уже перелетал моря с животом, набитым сокровищами, и если богу будет угодно, то перелетит и на этот раз, но что хозяин и матросы на этом корабле вместе плавают, вместе сражаются и вместе умирают!

После этого королевский фрегат открывает еще более яростную стрельбу, и ему, наконец, удается привести в исполнение свою угрозу. Ко дну идет «Дикий гусь», ибо окончена последняя охота, ко дну идет он, зарывшись носом в воду, с развевающимися флагами, и вместе с ним идут ко дну все, кто еще остался на палубе; они и поныне лежат на дне Атлантического океана, хозяин и матросы, бок о бок, охраняя свои сокровища.

Этот случай, достоверность которого не подлежит сомнению, убедительно свидетельствует о том, что Ингерфилды, люди жестокие и жадные, стремящиеся приобрести скорее деньги, чем любовь, и предпочитающие холодное прикосновение золота теплым чувствам родных и близких, все же носят глубоко в своих сердцах благородные семена мужества, которые, однако, не смогли дать всходы на бесплодной почве их честолюбия.

Джон Ингерфилд, герой нашей повести, – типичный представитель своего древнего рода. Он понял, что очистка масла и сала хотя и не слишком приятное, но чрезвычайно прибыльное дело. Он живет в веселые времена короля Георга III, когда Лондон быстро становится городом ярко освещенных ночей. Спрос на масло, сало и тому подобные товары постоянно возрастает, и молодой Джон Ингерфилд строит большой салотопенный завод и склад в новом предместье Лаймхаус, расположенном между вечно оживленной рекой и пустынными полями, нанимает множество рабочих, вкладывает в это дело свой твердый дух и процветает.

Все годы своей молодости он трудится и наживает деньги, пускает их в оборот и снова наживает. Достигнув средних лет, он становится богатым человеком. Основная задача его жизни – накопление денег – в сущности выполнена: его предприятие прочно стало на ноги и будет расширяться дальше, требуя все меньше надзора. Настала пора подумать о второй важной задаче, о том, чтобы обзавестись женой и домом, ибо Ингерфилды всегда были добрыми гражданами, достойными отцами семейств и хлебосольными хозяевами, устраивавшими пышные приемы для своих друзей и соседей.

Джон Ингерфилд, сидя на жестком стуле с высокой спинкой в своей строго, но солидно обставленной столовой на втором этаже и неторопливо потягивая портвейн, держит совет с самим собой.

– Какой она должна быть?

Он богат и может позволить себе приобрести хороший товар. Она должна быть молода и красива, чтобы стать достойным украшением роскошного дома, который он снимет для нее в модном квартале Блумсбери, подальше от запаха масла и сала. Она должна быть хорошо воспитана, с приятными, изысканными манерами, чтобы очаровывать его гостей и снискать ему доверие и уважение; и, главное, она должна быть из хорошей семьи с достаточно развесистым родословным древом, в тени которого можно было бы скрыть Лавандовую верфь от глаз общества.

Остальные присущие или не присущие ей качества не слишком его интересуют. Разумеется, она будет добродетельна и умеренно благочестива, как это и полагается женщине. Недурно также, если у нее окажется мягкий и уступчивый характер, но это не так уж важно, во всяком случае поскольку это касается его: Ингерфилды не принадлежали к тому типу мужей, на которых жены срывают свой норов.

Решив про себя, какова должна быть его жена, он перешел к обсуждению с самим собой вопроса о том, кто ею будет. Круг его знакомств в обществе довольно узок. Методически он перебирает в памяти всех, мысленно оценивая каждую знакомую девицу. Некоторые из них очаровательны, некоторые – хороши собой, некоторые – богаты; но среди них нет ни одной, которая хоть сколько-нибудь приближалась бы к столь заботливо созданному им идеалу.

Мысль о невесте постоянно у пего на уме, и он размышляет об этом в перерывах между делами. В свободные минуты он записывает имена, по мере того как они приходят ему на память, на листе бумаги, который специально для этой цели приколот на крышке его конторки, с внутренней стороны. Он располагает их в алфавитном порядке, а внеся в список всех, кого только удается вспомнить, критически пересматривает его, делая пометки против каждого имени. В результате ему становится ясно, что жену следует искать не в числе его знакомых.

У него есть друг, или, скорее, приятель, старый школьный товарищ, превратившийся в одну из тех любопытных мух, которые во все времена, жужжа, вьются в самых избранных кругах и о которых, поскольку они не блещут ни оригинальностью или богатством, ни особым умом или воспитанием, люди невольно думают: «И как это, черт побери, удалось им проникнуть туда!» Однажды, случайно встретившись с этим человеком на улице, он берет его под руку и приглашает к обеду.

Как только они остаются одни за бутылкой вина и грецкими орехами, Джон Ингерфилд, задумчиво раскалывая твердый орех между пальцами, говорит:

– Билл, я собираюсь жениться.

– Прекрасная мысль, право же, я в восторге, – отвечает Билл интересуясь этой новостью несколько менее, чем тонким букетом мадеры, которую он любовно потягивает, – На ком?

– Пока еще не знаю, – отвечает Джон Ингерфилд.

Приятель лукаво смотрит на него поверх стакана, не уверенный, следует ли ему рассмеяться или же отнестись к словам Джона сочувственно.

– Я хочу, чтобы ты нашел для меня жену. Билл Каткарт ставит стакан и изумленно глядят на хозяина через стол.

– Я рад бы помочь тебе, Джек, – запинаясь, мямлит он встревоженным тоном, – богом клянусь, рад бы; но, право же, я не знаю ни одной женщины, которую я мог бы тебе рекомендовать, – богом клянусь, ни одной не знаю.

– Ты встречаешь их множество: я хочу, чтобы ты поискал такую, которую мог бы рекомендовать.

– Разумеется, мой милый Джек! – отвечает Билл, облегченно вздыхая. – До сих пор я никогда не думал о них в таком смысле. Не сомневаюсь, мне удастся найти как раз такую девушку, какая тебе нужна. Я приложу все усилия и дам тебе знать.

– Буду тебе весьма признателен, – спокойно произносит Джон Ингерфилд. – Теперь твоя очередь оказать мне услугу, Вилл. Ведь я тебе оказал услугу в свое время, если помнишь.

– Я никогда не забуду этого, милый Джек, – бормочет Вилл, чувствуя себя несколько неловко. – Это было так великодушно с твоей стороны. Ты спас меня от разорения, Джек: я буду помнить об этом до конца своих дней – богом клянусь, до конца дней.

– Тебе незачем утруждать себя в течение столь долгого времени, – возражает Джон с едва уловимой улыбкой на твердых губах. – Срок векселя истекает в конце следующего месяца. Тогда ты сможешь выплатить долг и забыть об этом.

Вилл чувствует, что стул, на котором он сидит, почему-то становится неудобным, а мадера как бы теряет свой аромат. У него вырывается короткий нервный смешок.

– Черт побери, – говорит он. – Неужели так скоро? Я совершенно забыл о сроке.

– Как хорошо, что я напомнил тебе, – отвечает Джон, и улыбка на его губах становится отчетливее.

Билл ерзает на стуле.

– Боюсь, милый Джек, – говорит он, – что мне придется просить тебя возобновить вексель, всего на месяц или на два, мне чертовски неприятно, но в этом году у меня очень туго с деньгами. Дело в тек, что я сам не могу получить, денег со своих должников.

– Это в самом деле очень неприятно, – отвечает его друг, – потому что я отнюдь не уверен, что смогу возобновить вексель.

Билл смотрит на него с некоторой тревогой:

– Но что же мне делать, если у меня нет денег?

Джен Ингерфилд пожимает плечами.

– Не хочешь же ты сказать, милый Джек, что засадишь меня в тюрьму?

– А почему бы и нет? Ведь сажают же туда других людей, которые не в состоянии уплатить долгов.

Тревога Вилла Каткарта возрастает до невероятных размеров.

– Но наша дружба! – восклицает он, – наша…

– Мой милый Вилл, – перебивает его Ингерфилд, – немного найдется друзей, которым я одолжил бы триста фунтов и не попытался получить их обратно. И уж, разумеется, ты не в их числе.