На полпути в рай

Не зря Нахид-джан слывёт в аристократическом мире Тегерана особой высоконравственной. Своей мягкой улыбкой и сладчайшими речами она пленит любого при первой же встрече. Именно эта способность и даёт ей возможность так усыплять бдительность супруга, что он даже не замечает слишком частых встреч жены с Хушангом Сарджун-заде. Она умеет так заговорить зубы всем своим друзьям и знакомым, что они, сами того не желая, становятся её единомышленниками. Зачем им вмешиваться в чужие дела? Что им за дело до того, какие отношения связывают женщину, держащую в руках богатого и влиятельного мужа, с бестолковым, несостоятельным юношей? А потом, женщины, которым что-то может быть известно, сами, слава богу, имеют какого-нибудь Хушаига [1] или Сарджун-заде [2], о чём великолепно осведомлена Нахид, и, если дело дойдёт до разоблачения, она в долгу не останется. Если же об этом узнают мужчины, то это одно из двух: либо те, которые уже пользовались благосклонностью Нахид, либо те, которым предстоит пользоваться этим в будущем. Так или иначе, неразумно быть неблагодарными за полученное или заранее отказываться от возможности получить.

Впрочем, вряд ли Манучехр Доулатдуст не знал об отношениях жены с Хушангом. Но стоило ли из-за таких пустяков, как тонкие усики, чёрные глаза и брови юноши, расставаться с женщиной, оказывающей влияние на всё тегеранское общество и довольно энергично продвигающей по службе своего мужа? Нельзя сбросить со счетов и то, что, когда бедный Хушанг Сарджуи-заде поднимался по административной, политической и общественной лестнице, он пользовался поддержкой Манучехра Доулатдуста. И может ли Манучехр Доулатдуст теперь сбросить с крыши верблюда, которого сам туда затащил? Бедный Хушанг так же необходим ему, как сам он и его жена — аристократическому Тегерану. Да и как может человек, подобно господину Доулатдусту владеющий домом на проспекте Шах-Реза, садом в Дербенде, поместьями в Верамине, Араке, Зенджане и Ардестане, автомобилем кадиллак последнего выпуска, имеющий, слава богу, наглую, не считающуюся с общественным мнением жену, большую серую овчарку, похожую на волка, хозяйственную и верную служанку Мах Солтан, человек, связанный с высшими кругами общества, непременный гость на всех свадьбах в клубе «Иран» и в офицерском собрании, возбуждающий зависть тысяч тоскующих сердец, — как может такая персона не иметь хотя бы одного Хушанга? Да, одного бледного, хрупкого, с тонкими, как у паука усиками Хушанга? Разве не имеют другие по три, по четыре? Честь и хвала ханум, что она довольствуется лишь одним.

Правда, в этом виноват и сам злополучный Манучехр Был бы он неграмотным, нанял бы четырёх секретарей, и тогда ханум могла бы заняться ими. Или поместья — накупил их где-то у чёрта на куличках, единственное близкое — в Верамине [3], но и там нельзя же держать больше одного управляющего! Манучехр не военный и поэтому не имеет трёх ординарцев, не учитель, у которого сотни учеников, и даже не издатель газеты, содержащий десяток корреспондентов и фотографов. Он не начальник канцелярии, не генеральный директор, не чёрт, не дьявол, чтобы им подохнуть, и, конечно, у него нет тридцати штатных и нештатных служащих. Он всего-навсего депутат от захолустного городишка, находящегося так далеко, что уже десяток лет оттуда никто не заглядывал в Тегеран. Естественно, при таких условиях бедной ханум Нахид довольно трудно выбрать кого-нибудь для себя. Поневоле приходится довольствоваться одним этим Хушангом Сарджуи-заде, таким тщедушным, что ткни его пальцем — и он рассыплется. Единственная надежда ханум — это попасть и в нынешнем году в Америку. О, там она, даже будучи безъязыкой, хоть на время избавится от мучительного тегеранского аскетизма.

В прошлом году Нахид нашла хороший выход: ей удалось ввести в дом двух репетиторов для Фарибарза и Виды. Но этот щенок Фарибарз и худосочная Вида помешали её счастью, они в один голос заявили, что не хотят брать уроков. Они, видите ли, слишком устают в школе, и ежедневные дополнительные занятия дома их совсем утомят. Негодники день и ночь изводили мать, просили отказать репетиторам, грозили уйти из дому и покрыть её позором.

Нахид сначала не сдавалась. Но как-то раз дети действительно не пришли домой. Она сперва даже обрадовалась, избавившись от посторонних глаз хоть на одну ночь, но вот прошло четверо суток, а Фарибарз и Вида всё не возвращались! Тогда Манучехр и Нахид решили, что дольше молчать нельзя. Да и разве можно двадцатилетнему парню и семнадцатилетней девушке слоняться по большому городу, где из каждой двери льётся поток злобы, зависти и вражды в адрес господина Манучехра Доулатдуста и его милой жены Нахид? Завистники могут наговорить бог весть что, а отвечать-то придётся бедным родителям!

Манучехр и Нахид заявили в полицейское управление, позвонили в полицейский участок, известили редакцию газеты «Эттелаат», даже дали объявление в «Журиаль де Техран»! Они обратились за помощью ко всем жителям города, к правительству — официально и неофициально. После десяти дней бесплодных поисков от беглецов пришло письмо: «Если вы откажете репетиторам и дадите обещание никогда не заставлять нас учить уроки и ходить в школу, мы прекратим забастовку и вернёмся домой».

Так оба репетитора пали жертвой каприза избалованных отпрысков. Отец делает им поблажки, поэтому они не считаются с матерью, а мать балует и побаивается их, оттого они не признают отца за человека.

Словом, с того дня Нахид-ханум вынуждена страдать, ограничивая себя одним-единственным Хушангом Сарджуи-заде. Разве всё предусмотришь! Жизнь в Иране таит в себе тысячи неожиданностей. Мог ли кто-нибудь, например, предположить десять лет назад, что сын торговца шнурками для штанов из лавчонки около базарной ямы превратится во влиятельнейшее лицо политического аппарата Ирана, а о его уродливой, опустившейся жене, которая была посмешищем даже в цыганском квартале, заговорят в аристократических кругах Тегерана?

Бог, творящий подобные чудеса, ещё существует! Пока не прикрыли двери божьего дома, путь с неба на землю ещё открыт. И если бог не пошлёт другую милость, то радость в виде самолётов из Лондона, Парижа или Нью — Йорка может спуститься на землю и принести нам особ поважнее ныне властвующих, особ, подкупленных иностранцами.

Через год-два Фарибарз женится и у него будут свои заботы. Выйдет замуж и Вида, хотя она и недалёкая девица. Вот тогда-то бедная мать, принявшая из-за детей столько мук, вздохнёт свободно и поживёт в своё удовольствие. Захочет — приведёт в дом репетиторов для детей служанок, для самих служанок, и никто не будет предъявлять ей претензий. Правду говорят: пока человек жив, дети терзают его душу, а ушёл в мир иной — прибирают к рукам наследство.

Кроме того, разве заколочена дверь Организации Объединённых Наций? А вдруг выпадет в ближайшее время поездка на государственный счёт в Америку? За займом ли, за подачкой, для оформления ли сделки, купли или продажи, либо для того, чтобы что-то заложить и ещё бог знает для чего, лишь бы избавиться от этого вынужденного тегеранского траура и хорошенько повеселиться.

Как только мысли Нахид доходят до этого, она вспоминает своё первое путешествие и замечание, сделанное ей перед отъездом одной наглой образованной девчонкой: «Ханум, ведь вы не знаете языка, куда же вы едете?» Ах, этот глупый, нахальный вопрос Нахид до сих пор не может вспомнить без смеха. Она хватается за свой жирный живот, на который тратит по меньшей мере полчаса в день, втискивая его в корсет «Скандаль», — и хохочет! Когда же ей и смеяться, если не сейчас?

2

Мехри Борунпарвар в этот вечер вернулась из «проклятого благотворительного общества» утомлённой. После того как были сказаны все любезности, истинный характер которых ей был известен лучше, чем кому бы то ни было, Мехри незаметно распустила немного бандаж и бюстгальтер, сжимавшие её, как свивальник, и тяжело упала в красное бархатное кресло ханум Нахид Доулатдуст. Однако удовольствия она от этого не получила: торчащие из сиденья пружины врезались в её тело.