Жизнь? Нормальная

В чужой комнате у нас ничего не происходит.

Мы молча пьём холодный чай.

«Вечерка» служит скатертью в нашей вокзальной сервировке. Постукиванием пальца я по крупинке сбрасываю соль с кончика ножа на газету. Это требует сноровки. Вот на полированной нержавейке словно бы и не было соли. Сверкает, чистая, словно бы вы-мы-та-я, из магазина.

Хорошо ли подсматривать?

Почему мне пришла в голову эта мысль?

Вера посматривает на меня, как на ледяную воду.

Ах, вот почему!

Жил-был писатель Олеша.

Чем отличается настоящий писатель от ненастоящего.

Графоман напишет: «… свитер с чередующимися крупными жёлтыми и чёрными горизонтальными полосами, плавно переходящими одна в другую».

Писатель, например Олеша, напишет просто «… свитер цвета осы».

Юрий Карлович пишет, словно бы разговаривает с собой.

Читатель подслушивает.

Это хорошо. Так лучше идёт работа у них двоих. Но не у нас.

Так делаются нужные открытия.

Маленькие: «…соль не оставляет следов на зеркале ножа».

Большие: умирание — это процесс сокращения круга зримых вещей, их смысла…

Если б я произнёс всё это вслух, она оценила бы?

Достаточно ли женщине иметь только античную фигуру гетеры?

Может быть, это и есть идеал женщины?

Я вдруг вижу Веру. В глазах у неё испуг, затем обычное оценочное выражение: «Нет, и ты мне не нужен!»

— Вчера погубил одессита. (Зачем я говорю это?) Хороший одессит был. Красивый.

Мне начинает нравится, как я леплю образ.

— Зачем же ты это сделал?

(Она заинтересовалась. Сработано хорошо.)

— Ты же знаешь, как важно мне сейчас произвести впечатление на шефа. Надо. Я всё ещё и. о. Исполняющий обязанности. Слышишь, как звучит мерзко?

— В тебе всегда жил палач.

— Такой же большой, как в Главном?

— Можно больше ясности?

— Можно. Шефу до зарезу нужно завалить проект параллельной организации. Ты же знаешь. Он поручил мне выступить с докладом. Я выступил.

— Удачно?

Решили создать комиссию для повторной экспертизы. Так что ему конец.

— И ты доволен?

Одессит в заключительном слове говорил какие-то жалкие слова. Он всё твердил: «У меня дети». Но все поняли у него будут большие неприятности на службе. Вернуться к одесскому начальству с заваленным проектом — для него действительно катастрофа. Но мне его не жалко. На его месте мог бы быть и я.

— Как?!

— Так.

4

Вот уже три недели — с Верой только служебные отношения.

Помнится, в детстве я дрался с Толькой Чучкиным.

Решался вопрос о «монархе». Нас окружили сопливые подданные. И мы сосредоточенно молотили друг друга. Вернее, верзила просто избивал меня. А я, плохо соображая (лицо уже было деревянным), автоматически продолжал наносить куда-то удары.

И кончилось дело тем, что Толька заревел и побежал.

С тех пор я крепко знаю: главное — выждать, претерпеть, выстоять…

Первой пришла Вера.

Все из «моих людей» (эти слова я произношу ещё несмело) на перекуре или разъехались в город по командировкам. В отделе одна Эльвира.

Она стоит босая, как Айседора Дункан. Дамы СКВ окружают эту щеголиху. С конструктором третьей категории Эльвирой Плешкиной их объединяет сейчас тридцать восьмой размер обуви.

Пока дамы рассматривают левый сапог Эльвиры, я сижу и исправляю её безграмотные чертежи.

Неожиданно появляется Вера. Какая-то неслужебная. Показывает глазами на Эльвиру.

— Эльвира Николаевна! — кричу щеголихе.

Подходит.

Привыкла к смене начальников, смотрит на меня, как на пустое место. Типичная Дездемона. А глаза — съест печень отца.

— Эльвиш. Отдай, пожалуйста, это письмо в машбюро.

Что сейчас будет?!

Дискредитация с пререканиями? Нет?

— Григорий Александрович! Отпустите меня сегодня на час раньше!

— Передай письмо и можешь быть свободна.

Вера положила на стол… две путёвки.

— Туристические. По Военно-Грузинской дороге. Вчера распределяли. Дали Вале, мне, — опасливо поглядывая на дверь, телеграфировала Вера. — Третья путёвка у кого-то из наших…

Чёрт бы побрал этого «нашего».

А если «наш» — Бернер?

Иду к нему.

— Евгений!

(Если будет со мной на «ты» и назовёт Григорием, значит, у меня всё в порядке. Там, у Главного.)

— А, Григорий, садись.

— Жень, куда в отпуск?

— В месткоме грозились сослать на Кавказ.

— По Грузии? Учти, под Батумом сезон дождей.

— Да ну их, эти пальмы в кадушках. Хочется опять на рыбку под Астрахань.

— Так, значит, на Кавказ ни в какую?

— Ни в… Постой, — сажает меня обратно. — Как с планом?

Молчу. Потом:

— Евгений Густавович. Горит ЭП-2.

Он задумывается, но сейчас же даёт ответ, который ему, конечно, ничего не стоит.

— Тебе нужен авторитет в коллективе.

— Работаю над этим. Знаю, престиж завоёвывают не у всех сразу, а поодиночке. Истина старая.

— Сосунок ты. Авторитет в коллективе — это когда у тебя порядок наверху. Нет, ты ей-богу завалишь план. И все мы не получим премии. А Главный этого не прощает. Убийца! Даю тебе Дуликова. Вернёшь в конце квартала.

— Женя! Родной! — захлёбываюсь я в благодарности. — Вылезу — поставлю твой бюст в отделе!

Входит Дуликов.

— Василий Кондратьевич. Ты что это… э-э… какой-то потрёпанный?

— Главный грозился переаттестацией… Ошибки.

Дуликов тяжело сел за кульман рядом.

— Ничего, Василий, — говорит Бернер.

«Кому ничего?» — думаю я.

— Григорий, — переходит на шёпот Бернер, — ломаю голову, как перевести Васю в ведущие. Проекты, как нарочно, сейчас мелкие, не на чём себя показать… Постой, Григорий! — вдруг восклицает Бернер. — Что, если ты подключишь Василия Кондратьевича на ЭП-2?! Разработка масштабная, на прицеле у министерства. Как, Василий?

— А Григорий Александрович возьмёт? — краснеет Дуликов.

— Я подумаю, — говорю я, не обнаруживая своего восхищения ходом Бернера.

— Евгений! — шепчу я. — Рядом с тобой я глуп, как консервная банка.

— Я где-то читал, — трёт себе лоб Бернер, — что консервы позволяют каждому чувствовать себя первооткрывателем… Приготовишь развлечения моим дамам к Восьмому марта. И лучше-к зачтению приказа: будут обиженные.

— Жень, как за кружкой пива: в чём секрет управления людьми? На деле.

— Ты хочешь стать политиком?

— В масштабах отдела. Не хочу быть бякой в глазах подчинённых.

— По известному анекдоту, бяки — это те родители, которые не дотягивают детей до пенсии. Администратор всегда бяка. Он отказывает. Сказать «да» ответственно и надо думать. При всём при этом надо выглядеть человеком.

— Выглядеть или быть?

— Англичане говорят: «Я честен всегда, если мне это обходится не дороже пяти шиллингов». Нетрудно быть — будь. Полезно знать, чего хочет подчинённый. Похвалы. Покоя. Карьеры. Прибавки. Помоги ему или сделай так, чтобы он был уверен в том, что ты ему помогаешь…

За толстыми линзами очков чудные, громадные, с красными ниточками сосудов глаза Бернера. Что за этими биологическими узлами?

Звякнул телефон.

— Бернер слушает. Не можем. Я вас понял. Что?! Если мы будем повторять «сахар», слаще от этого не будет. Я сказал всё, вы мне мешаете работать…

В трубке частые гудки.

Частые гудки. Там человек висит, зацепившись пальцами как бы за край камня. А другой человек здесь бьёт его по пальцам с побелевшими ногтями.

— Григорий Александрович, подождите! — тяжело догоняет меня Дуликов в коридоре и нервно закуривает. — Поверьте, Григорий Александрович, выложусь, кровь из носа… — бормочет он, не чувствуя боли от догорающей в пальцах спички.

Я спасён. Дуликов — робот. С него можно в год собирать три урожая.

Премию трудяге всё же придётся срезать.

Чтобы Эльвирке дать полностью. Так надо. При последнем обходе Главный остановился у её доски, перемолвился, похвалил вариант узла (мне пришлось самому набросать этот вариант).