Осторожно, овеяно веками!

Почему двумя?

Не перебивайте. Дайте дочитать «...двумя русскими писателями. Не только слепота, но преступно намеренная слепота. Матросы Новикова и Прибоя...»

Что за чушь!

Слушайте, слушайте!

«...Матросы Новикова, и Прибоя бессознательно идут на войну...» Ну, дальше чистая материнская ласка: «...все это теряется в тошнотворном запахе каналов лирики... Матросы не знают марксизма-ленинизма. Этот роман из-за своего содержания даже не достоин обсуждения».

Кто это написал?

Чья чугунная лапа?

Фамилию!

Автора рецензии зовут Шарло Шандор.

Надо сообщить в МОРП.

Да не в МОРП, а в МУР надо сообщить. Это уже невежество со взломом.

А мне кажется, что Свифт не придал бы этому никакого значения.

Ну, вы не знаете Свифта. Свифт снял бы парик, засучил бы рукава коверкотового камзола и разбил бы в этом издательстве все чернильницы. Уж я знаю Свифта. Он хулиганов не любил.

Братья, меня раздирают противоречия великой стройки.

Десятый год они тебя уже раздирают. И ничего, потолстел. Стал похож на председателя велосипедно-атлетического общества.

—А все-таки они меня раздирают, и я этим горжусь. Тя-я-я-жко мне! Подымите мне веки! Нет, нет, не подымайте! Или лучше подымите. Я. хочу видеть новый мир. Или нет, не подымайте! Тя-я-я...

— В-самом деле, человек как будто страдает.

Да нeт. Просто выпал из обоймы и очень хочется обратно. А в обойме уже лежит другой писатель, гладенький, полированный в новом галстуке.

Скажите, о чем автор думает в ночь перед премьерой своей первой пьесы?

— О славе, которая его ожидает.

О кладбищенских венках, которые вдруг могут поднести нетактичные родственники.

А может быть, он думает о позоре, о кашляющем зале, о непроницаемых лицах знакомых.

Вернее всего, думается ему о том, как он, потный, трусливый и неопытный, вылезет на сцену, чтоб раскланиваться с публикой. И лицо у него будет, как у .нищего. И всем будет за него совестно, и какая-нибудь девушка в зрительном зале даже заплачет от жалости.

То ли дело вторая или третья пьеса. Выходишь напудренный,

томный Вертинский, кланяешься одной головой. А на премьере первой пьесы сгибаешь все туловище.

Мольер не придавал этому никакого значения.

Читал я дневник Софьи Андреевны Толстой.

Только не рассказывайте содержания. Все читали.

Нет, я к тому, что моя жена тоже... вроде Софьи Андреевны... описывает мою жизнь.

Воображаю, какие там интересные подробности. «Сегодня мой Левочка очень сердился на вегетарьянский завтрак, требовал мяса. До самого обеда ничего не писал. В обед съел много мяса. Катался в трамвае, чтобы освежиться. Не писал уже до вечера. Потом приходили люди из провинции, спрашивали, в чем цель жизни. Сказал, что не знает. Ужинал с аппетитом». Вот и вся ваша жизнь, как на блюдечке.

Что это за шутки? Что за интеллигентский нигилизм

Бросьте. Фукидид не обратил бы на это. никакого внимания.

Дид Фукидид, он же запорожец за Дунаем.

Шцильгаген не сказал бы такой глупости.

Ну, не знаете вы Шпильгагена.

МЕТРОПОЛИТЕНОВЫ ПРЕДКИ

Недавно в Московскую психиатрическую больницу доставили нового клиента. Клиент был не то чтоб очень буйный, но какой-то отчаянный и нахальный.

. Он все время лез куда-то вперед, толкал врачей животом и грудью, наступал санитарам на ноги и отвратительным голосом выкрикивал:.

Сходите? Сходите? А впереди сходят? А та старушка у двери тоже сходит? Вы что, офонарели, гражданка? Вас спрашивают!

Доктора успокаивали больного, пытались взять его за руку, но он не давался.

, — Что же вы не сходите? — визжал он. — Тоже, стоит как столб! Сходят там на Арбате?

Сходят, сходят, — говорил хитрый доктор.

Все сходят? — подозрительно спрашивал странный больной.

Все, все, — убеждал доктор.

А там впереди? Вон та старушка сходит?

Сходит, сходит, уверяю вас.

И тем не менее новый больной вдруг багровел, со страшной силой толкал доктора в зад коленом и раздирающим голосом орал:

Пройдите в вагон, там впереди совсем свободно!

Это был ужасный человек. Его ненавидели больные. Они даже собирались его убить. Шизофреники, шизоиды и кроткие маньяки жаловались на него главному врачу. Они утверждали, что еще никогда в сумасшедшем доме не было такого беспорядка, какой внес туда новоприбывший псих.

Научная мысль была обеспокоена. Болезнь нового клиента нельзя было подвести ни ”под- одно известное определение. Это не был бред величия. Не было здесь и бреда преследования. Больного,конечно, нельзя было назвать тихим идиотом. Не могло быть и речи о черной меланхолии. Куда там! Какая там меланхолия!,

Долго совещались психиатры и наконец установили симптомы нового помешательства. Диагностика обогатилась новым названием — «трамвайный бред».

Не у всех пациентов болезнь протекала одинаково. Особенно тяжелой формой, отличался бред, подхваченный на трамвайной линии № 34. Немножко легче было с пациентами, заболевшими на линии «А». Больные же, доставленные с линии «Б», страдали затяжной, почти хронической формой помешательства.

Профессором Н. Д. Гусевым-Лебедевым в 1933 году нашей эры был открыт также «автобусный бред». Но это сравнительно легкая болезнь, почти детская, она была вроде свинки, излечивалась в какие-нибудь две недели. В то время, как трамвайные сумасшедшие, всегда были возбуждены и оскорбляли врачебный персонал, автобусники были «люди вежливые и ласковые. Они обращались к няням, сестрам и докторам с однообразной просьбой.

Ну, пустите меня, я очень спешу, я опаздываю на службу, там же только девять человек стоят в проходе, а можно стоять не свыше десяти человек. Ну, я вас прошу.

Иногда они становились на колени и плакали.

Лечили их хорошим обращением по способу того же Н. Д. Гусева-Лебедева и на их слезные мольбы отвечали:

Пожалуйста, душечка, войдите в автобус. Садитесь, милейший гражданин, на это дерматиновое креслице. Здесь вам будет удобно. Ах, у вас только крупная купюра? Три рубля? Ну, конечно, дадим вам сдачи, не выгоним из автобуса.

На третий день у больного высыхали слезы, на пятый — появлялся аппетит, а на десятый, день он выздоравливал. Из больницы его выпускали со строгим наставлением: во избежание рецидива болезни ходить только пешком.

Но с трамвайными сумасшедшими было очень тяжело. Автобусный метод ласки и исполнения желаний тут не помогал.

После работы в больнице Н. Д. Гусев-Лебедев приходил домой в ужасном виде — у него были оторваны пуговицы, поцарапаны щеки, отдавлены пальцы на ногах. Это сделали его новые друзья — трамвайные больные.

Нов конце концов и здесь психиатрия одержала новую победу.

Талантливый Гусев-Лебедев нашел способ лечения новой мании...

Однажды во время обхода палаты, когда на него по обыкновению стали кидаться трамвайные психи, когда со всех сторон ему кричали: «Сходите? Впереди сходят? А тот гражданин сходит?», — доктор внезапно затопал ногами и стал кричать:

Сам дурак! А еще очки надел, интеллигент собачий! А ты что зубы скалишь? Шляпку надела!

Больные от неожиданности замолчали.

В такси бы ездили, — продолжал кричать гениальный психиатр. — Я тебе покажу плакаться! В отделении давно не был?

Больные беспорядочно отступали. Новый метод лечения возымел ошеломляющий успех. Страшные трамвайные маньяки становились кроткими, как цуцики, и умоляли выписать их из больницы, обещая впредь вести себя примерно.

Но стоило выписавшемуся из больницы один раз повиснуть на трамвайной подножке, как снова в его больную душу вселялись дьяволы и бесы городского транспорта. И снова его, хохочущего и задыхающегося, тащили в психиатричку.

Таким образом лечение по методу Гусева-Лебедева все-таки оказалось паллиативом.

К счастью, известно действительно радикальное средство, которое вконец уничтожит трамвайные болезни, автобусные недуги и душевные раны, нанесенные чутким пассажирам бессердечными извозчиками.4