Осторожно, овеяно веками!

Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете, дадут условно?

Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда и выкрутишься.

Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько танцевальных движений и промурлыкал:

Бейте в бубны, пусть звенят гита-ары...

. Потом он позвонил в издательство «Васильевские четверги».

Печатайте четвертое издание «Бега волны», печатайте, печатайте, не бойтесь! Это говорит вам Агафон Шахов!

СКУЛЬПТОР ВАСЯ,НИКИФОР ЛЯПИС И ДРУГИЕ

По коридору разгуливали сотрудники, поедая большие, как лапти, бутерброды. Был перерыв для завтрака. Бронеподростки гуляли парочками. Из комнаты в комнату бегал Авдотьев, собирая друзей автомобиля на экстренное совещание. Но почти все друзья автомобиля сидели в секретариате и слушали Персицкого, который рассказывал историю, услышанную им в Обществе художников.

Вот эта история.

Рассказ о несчастной любви

В Ленинграде, на Васильевском острове, на Второй линии жила бедная девуЩка е большими голубыми глазами. Звали ее Клотильдой.

Девушка любила читать Шиллера, мечтать, сидя на парапете Невской набережной, и есть за обедом непрожаренный бифштекс.

Но девушка была бедна. Шиллера было очень много, а мяса совсем не было. Поэтому, а еще и потому, что ночи были белые, Клотильда влюбилась. Человек, поразивший ее своей красотой, был скульптором. Мастерская его помещалась у /Новой Голландии.

Сидя на подоконнике, молодые люди смотрели в черный канал и целовались.

В канале плавали звезды, а может быть, и гондолы. Так, по крайней мере, казалось Клотильде.

Посмотри, Вася, — говорила девушка, — это Венеция. Зеленая заря светит позади черно-мраморного замка.

Вася не снимал своей руки с плеча девушки. Зеленое небо розовело, потом желтело, а влюбленные все не покидали подоконника.

Скажи, Вася, — говорила Клотильда, — искусство вечно?

Вечно, — отвечал Вася, — человек умирает, меняется климат, появляются новые планеты, гибнут династии, но искусство непоколебимо. Оно вечно.

Да, — говорила девушка, — Микеланджело.

Да, — повторял Вася, вдыхая запах ее волос, — Пракситель.

Канова.

Бенвенуто Челлини.

И опять кочевали по небу звезды, тонули в воде канала и туберкулезно светили к утру.

Влюбленные не сходили с подоконника. Мяса было совсем мало. Но сердца их были согреты именами гениев.

Днем скульптор работал, он ваял бюсты. Но великой тайной были покрыты его труды. В часы работы Клотильда не входила в мастерскую. Напрасно она умоляла:

Вася, дай посмотреть мне, как ты творишь.

Но он был непреклонен. Показывая на бюст, покрытый мокрым холстом, он говорил ей:

Еще не время, Клотильда, еще не время. Счастье, слава и деньги ожидают нас в передней. Пусть подождут.

Плыли звезды...

Однажды счастливой девушке подарили контрамарку в кино. Шла картина под названием «Когда сердце должно замолчать»; в первом ряду, перед самым экраном, сидела Клотильда. Воспитанная на Шиллере и любительской колбасе, девушка была необычайно взволнована содержанием картины:

«Скульптор Ганс ваял бюсты. Слава шла к нему большими шагами. Жена его была прекрасна. Но они поссорились. В гневе прекрасная женщина разбила молотком бюст — великое творение скульптора Ганса, над которым он трудился три года. Слава и богатство погибли под ударом молотка. Горе Гансабыло безысходным. Он повесился, но раскаявшаяся жена вовремя вынула его из петли; Затем она быстро сбросила свои одежды.

Лепи меня! — воскликнула она. — Нет на свете тела прекраснее моего.

О, —возразил Ганс. —Как я был слеп. И он, охваченный вдохновением, изваял статую жены. И это была такая статуя, что мир задрожал от радости. Ганс и его прекрасная жена прославились и были счастливы до гроба».

Потрясенная увиденным, Клотильда пошла из кино в Васину мастерскую. Все смешалось в ее душе. Шиллер и Ганс, звезды и мрамор, бархат и лохмотья.

Вася! — окликнула она.

Он был в мастерской. Он лепил свой дивный бюст — человека с длинными усами и в толстовке. Лепил его с фотографической карточки.

И вся-то наша жизнь есть борьба, — напевал скульптор, придавая бюсту последний, лоск.

И в эту же секунду бюст с грохотом разлетелся на куски от страшного удара молотком. Клотильда сделала свое дело. Протягивая Васе руку, запачканную в гипсе, она гордо сказала:

т- Почистите мне ногти.

И она удалилась. До слуха ее донеслись странные звуки. Она поняла в чем дело: великий скульптор рыдал над разбитым творением.

Наутро Клотильда пришла, чтобы продолжить свое дело: вынуть потрясенного Васю из петли, сбросить перед ним свои одежды и сказать:

Лепи меня. Нет на свете тела прекраснее моего.

Она вошла и увидела: Вася не висел в петле. Он сидел на высокой табуреточке спиною к вошедшей Клотильде и что-то делал.

Но девушка не смутилась. Она сбросила свои одежды, покрылась от холода гусиной кожей и вскричала, лязгая зубами:

Лепи меня, Вася, нет на свете тела прекраснее моего.

Вася обернулся. Слова песенки застряли на его устах.

И тут Клотильда увидела,что он делал: он лепил дивный бюст — человека с длинными усами и в толстовке. Фотографическая карточка стояла на столике. Вася придавал скульптуре последний лоск.

Что ты делаешь? — спросила Клотильда.

Я леплю бюст заведующего кооплавкой № 28.

Но ведь я же вчера его разбила, — пролепетала Клотильда, — почему же ты не повесился? Ведь ты же говорил, что искусство вечно. Я уничтожила твое вечное искусство. Почему же ты жив, человек?

Вечное-то оно вечное, — ответил Вася, — но заказ-то нужно сдать. Ты как думаешь?

Вася был нормальным халтурщиком-середнячком.

А Клотильда слишком много читала Шиллера...

— Так вот, Ляпсус, не пугайте Хиночку Члек своим мастерством. Она нежная женщина. Она верит в ваш талант. Больше, кажется, в это никто не верит. Но если вы еще месяц будете бегать по «Гигроскопическим вестникам», то и Хина отвернется от вас. Кстати, полтинника я вам не дам. Уходите, Ляпсус.

Могучая кучка. Золотоискатели

Как и следовало ожидать, рассказ о Клотильде не вызвал в бараньей душе Ляписа никаких эмоций.

С криками: «Жертва громил», «Налетчики скрылись» и «Тайна редакторского кабинета» в комнату вбежал Степа.

Персицкий, — сказал он, — иди. скорее на место происшествия и пиши в «Что случилось за день». Сенсационный случай на пять строчек петита.

Оказалось, что пришедший в свою комнату редактор нашел огромную ручку с пером № 86 лежащей на полу. Перо воткнулось в подножку дивана. А новый, купленный на аукционе редакторский стул имел такой вид, будто бы его клевали вороны. Вся обшивка была прорвана, набивка выброшена на пол и пружины высовывались, как готовящиеся к укусу змеи,

Мелкая кража, — сказал Персицкий, — если подберутся еще три кражи — дадим заметку в три строки.

В том-то и дело, что не кража. Ничего не украли. Только стул исковеркали.

Совсем как у Ляпсуса, — заметил Персицкий, — похоже на то, что Ляпсус не врал.

Вот видите, — гордо сказал Ляпис, — дайте полтинник.

Принесли вечернюю газету. Персицкий стал ее проглядывать.

Обычный читатель газету читает. Журналист сначала рассматривает ее, как картину. Его интересует композиция.

Я бы все-таки так не верстал, — сказал Персицкий, — наш читатель не подготовлен к американской верстке... Карикатура, конечно, на Чемберлена... Очерк о Сухаревой башне... Ляпсус, писанули бы и вы что-нибудь о Сухаревском рынке —свежая тема —всего только сорок очерков за год печатается... Дальше...

Персицкий с легким презрением начал читать отдел происшествий, делавшийся, по его пристрастному мнению, бездарно.

Столетний материал... Этот растратчик у нас уже был... Неудавшаяся кража в театре Колумба. Э-э-э, товарищи, это Что-то новое... Слушайте.