Лгунья

— Вы достаточно окрепли, чтобы с ними разговаривать? – спросил доктор.

— Да, – ответила я.

Полицейских было двое: один довольно высокий, лысоватый, в кожаной куртке, другой маленький, темноволосый. Маленький все время озирался, будто от скуки, и втягивал щеки. Он был похож на миниатюрную копию Алена Делона. Я сидела с газетой «Дэйли мэйл», открытой как раз на сообщении с моим фото, готовая, если понадобится, предъявить его в качестве доказательства.

Высокий и лысоватый представился. Я забыла, как его звали. И с самого начала стало ясно, что он меня не узнал. Его первые слова:

— Мари–Кристин Масбу?

— Прежде чем вы продолжите, я должна кое‑что объяснить. Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете, – сказала я.

Нет, не сказала. Зачем я теперь‑то вру? Увидев двух полицейских, я тут же отчетливо поняла, что не собираюсь им ничего говорить.

— Мари–Кристин Масбу? – спросил высокий в кожаной куртке, и я не сделала ни малейшей попытки возразить ему. Почему бы на несколько дней не одолжить у Крис ее имя, покуда я не наберусь мужества? Ей оно уже не понадобится. Я решила не говорить им ни правды, ни лжи. Пусть они мне сами все скажут, думала я. Пусть сами решают. А у меня на коленях пусть лежит открытая газета – по крайней мере, хоть в чем‑то я поступлю честно. Если они того пожелают, то смогут запросто увидеть снимок; смогут прочесть статью. Захотят – поймут. Я же буду соглашаться со всем, что они скажут. Это проще всего.

Высокий, лысеющий полицейский присел на кровать. Он понял так, что я двигалась к югу от Кале, верно? По–английски он говорил очень недурно. Могу ли я сказать ему, куда я направлялась, или у меня до сих пор проблемы с памятью?

— Нет, – сказала я. – Я очень хорошо все помню. Я ехала в Фижак.

По крайней мере, буду отвечать как можно правдивее, подумала я.

— В отпуск? – спросил он. Это даже не было вопросом. Он просто хотел, чтобы я подтвердила то, что он и так считал непреложным фактом, поэтому я ничего не ответила. Меня охватило приятное безразличие, словно все это происходило с кем‑то другим.

— А как насчет вашей семьи? – спросил он. Я встревожилась.

— Какой семьи?

Полицейский взглянул на меня с удивлением. Мы тупо смотрели друг на друга, как будто он употребил совершенно неподходящее слово. На секунду я вообразила, что под «семьей» он подразумевал Тони, а потом поняла, что речь шла, разумеется, о семье Крис.

— Вашей семьи, – повторил он с легкой запинкой, словно заподозрил, что и в самом деле употребил неверное слово. – Есть у вас кто‑то, кого мы должны известить?

Я покачала головой.

— Нет, – сказала я. – Никого.

Он протянул руку к маленькому, приятной наружности полицейскому, который вручил ему пакет.

— Мы попытались сделать запрос у британских властей, но они не сумели найти ближайших родственников. Есть у вас родные в Англии?

Я издала неопределенный звук и улыбнулась.

Он вытащил из пакета два паспорта.

— Подтвердите, если сможете, ваши ли это документы.

Он передал мне один из паспортов, открытый на первой странице. На странице справа была приклеена нечеткая фотография Крис. Я поняла, что это Крис, хотя с тем же успехом это мог оказаться кто угодно – кто‑то очень молодой и серьезный, с некрашеными каштановыми волосами до плеч и пухлым лицом.

— Старая фотография, – заметила я.

— И не слишком хорошая, – сказал лысеющий.

— А мне кажется, неплохая, – возразила я.

Он смешался, а может, смутился.

— Нет, я хотел сказать, что она… – Он поморщился в поисках подходящего слова, и я ему помогла.

— Не слишком похожая? – подсказала я. – Да, давно это было. – Я взглянула на расплывшуюся дату штампа. Указала на то, что, когда делали снимок, я была намного моложе. И, правда, намного. На девять лет. Мне было двадцать семь, а Крис, стало быть, двадцать три. – С годами лица меняются.

Второй, невысокий, покачал головой:

– Les yeux, – пробормотал он. – Les yeux, ils ne changent jamais [43].

— Трудность, конечно, с ростом, – лысеющий указал на графу, где рядом со словами «Рост/Taille было написано: «5 ф. 4 д.». – Пять футов четыре дюйма, – сказал он.

– Cent soixante‑cinq centinmtres [44], – сказал другой.

Они озадаченно на меня уставились, пытаясь на глаз определить мой рост.

Я пожала плечами и улыбнулась им. Мне было все равно. Пусть что хотят, то и думают.

— Здесь ошибка? – предположил лысеющий. – Сколько в вас? Cent soixante‑quinze? [45]

— Пять футов семь дюймов, – сказала я. Они переглянулись.

— В паспортном столе ошиблись?

— А вы так и не исправили?

— Не подумала, что это может быть важно.

— И у вас никогда не возникало проблем с властями?

— Нет, – сказала я. – Никогда.

Они с недоверием качали головами, удивляясь недосмотру чиновников из паспортного стола.

— Вас никто не останавливал?

— Нет.

Лысеющий сказал:

— Вы должны будете это исправить, мадмуазель. Как только вернетесь в Англию.

— Хорошо, – послушно сказала я. – Ладно, исправлю. Первым же делом.

Лысеющий – по–моему, его звали Пейроль, что‑то вроде этого – забрал у меня паспорт и дал мне другой: тонкий, гостевой. Я открыла его. И чуть не рассмеялась. С разворота на меня смотрела совсем недавняя фотография Крис. Я ее мгновенно узнала. Светлые крашеные волосы колечками, лицо более худое и резкое, чем на раннем снимке. Она улыбалась. Слева на странице я прочла: Кэтрин Анжела Хьюис. Возраст – 30 лет. Особые приметы – не имеет.

— Это та самая девушка, которую вы подвозили? – спросил Пейроль.

— Да, – сказала я. – Это она. – Это была первая серьезная ложь. Потом маленький, симпатичный, произнес нечто настолько непонятное, что мне ничего не оставалось, кроме как продолжать врать.

— Теперь о деньгах, – сказал он. – Расскажите нам о деньгах.

— О деньгах?

Глаза его стали острыми, как булавки. Его апатию как ветром сдуло. Все его внимание было сосредоточено на моей особе.

— О деньгах в машине.

— Каких деньгах? – тупо повторила я еще раз.

— Мы нашли огромную сумму английских денег, спрятанных в вашей машине.

— Это была не моя машина. Я ее взяла напрокат.

— Спрятанную во взятой вами напрокат машине.

— Я ничего не знаю ни о каких деньгах.

Они смотрели на меня, явно не веря. Они ждали от меня какого‑нибудь продолжения, но я понятия не имела, что говорить, и потому просто повторила:

— Я ничего об этом не знаю. Темноволосый коротышка фыркнул и что‑то быстро пробормотал по–французски. Пейроль перевел:

— Вы хотите сказать, что это не ваши деньги?

— Конечно, не мои.

— Так вы предполагаете, что эта девушка, которую вы посадили в свою машину, эта Кэтрин Хьюис, что это она спрятала двадцать тысяч фунтов стерлингов в багажнике взятой вами напрокат машины? Двадцать тысяч в аккуратной банковской упаковке?

В таком изложении это действительно звучало неестественно. Я понимала, почему они мне не верят.

— Вероятно, так оно и было. Я была удивлена не меньше них. Мне показалось, что это не в стиле Крис, для нее скорее бы подошли международный аккредитив и банковские чеки. С другой стороны – а что я вообще знала о ее привычках? Возможно, она частенько разъезжала по стране с двадцатью тысячами в банкнотах, и в этом случае ей нужно было где‑то их прятать.

— Где вы ее посадили?

— В Париже, за чертой города.

— В какое время?

— Сколько у нее было багажа?

— Она проявляла нервозность?

Вопросы сыпались один за другим. Было раннее утро, сказала я. Около шести. У нее был при себе один чемодан, солгала я. Они кивнули друг другу и перебросились парой фраз по–французски, из которых я поняла, что паспорт был найден в la valise rouge [46].