Розовый слон

— Вот и давайте мне сорок рублей в месяц, когда мы поженимся.

— Если ты будешь учиться…

— Все пять лет? — спросила Байба.

— Пока не кончишь.

— Значит, ты можешь давать мне деньги пять лет и просто так, учусь я или нет, деньги у вас для меня предусмотрены. И если отец Бинния тоже даст сорок рублей, то мы проживем. Мебель и все прочее для спанья нам не надо, будем спать на надувных матрасах, пить будем только кефир, потому что из всего питательного он наиболее дешевый, есть будем вареную картошку в мундире, потому что на очистку уходит время и теряются витамины…

Оба Свики были поражены, как это им самим лет двадцать тому назад не пришло в голову, что можно вести столь дешевый образ жизни? Теперь они нехорошо молчали. Наконец отец убрал кулаки со стола. Щека с бородкой исчезла в сумерках передней. Открыв еще и входную дверь, Бинний почувствовал себя в безопасности, потому что по лестнице он определенно смог бы спуститься быстрее, чем отец невесты. Байба последовала за ним.

— Если вы не будете платить мне сорок рублей в месяц и в августе не устроите свадьбу, я учиться не_: стану и домой не приду. Можете еще до утра подумать, — позволила дочь, затем дверь захлопнулась.

Несъеденную камбалу мать убрала в холодильник.

— Не передумать ли нам… Тогда Байба будет учиться… — рассуждала мать.

— Подруга, у которой ты позволяла ей оставаться на ночь после школьных вечеров, оказалась с бородой! — взревел отец, ибо жена не дочь, не сбежит.

— А ты просил разрешения у моей мамы, когда меня по ночам провожал домой? — не сдавалась мать.

— Я не требовал доплачивать мне сорок рублей за то, что на тебе женюсь.

— Ты что, не получил от моего отца в приданое стол и шесть стульев, и четыре простыни, и большие часы? И ты думаешь, что дочери в приданое ничего не надо давать?

Началась дискуссия, в которой отец узнал, что он такой отвратительный скряга, какого не сыщешь на всей Моторной улице. Жене в свою очередь приоткрыли глаза, чтобы она могла узреть грязные воротнички мужа, про которые она забывает, когда шьет платья для дочки.

Дискуссия по вопросам воспитания кончилась тем, что Свика перетащил свою тахту в прихожую и лёг там. "Проклятье, ножкой тахты поцарапал линолеум, надо бы перенести, но одному ее не поднять…" — брюзжал он, ставя заведенный на 5.30 будильник рядом с собой на полу, возле каблуков туфель жены. Байбина мать выпила два ноксирона и положила щеку на подмоченную слезами подушку. Бесчувственный хрыч, который ворочался в передней и не догадывался извиниться, отторгнув жену и выгнав дочь. Вот вернется сын из армии, будет глава в семье…

— Давай поторчим тут, пока он не наорется, — сказала Бинни.

— Здесь, наверное, никто не подметает, — сказал Бинний, разбрасывая ногой окурки от сигарет.

— Такие уж жильцы, — согласилась Бинни.

И сиротки сели на неподметенный пол, подтянули колени к подбородку и прижались щечками друг к другу. То, что и сквозь двери можно определить, у кого сегодня насморк, знал весь дом, и все же от права громко высказывать свои подлинные мысли никто отказаться не хотел.

Когда мать стала всхлипывать, что отец прогнал дочь, оба счастливо разулыбались.

— Я знала, что мать будет защищать меня! — сказала Байба, и они стали спускаться вниз.

— Отец в Мурьянах дырявит газовый резервуар, мать с мелюзгой уехала в Пабажи и вряд ли приедет, — сказал Бинний-Бронислав и обнял плечи Бинни, как это требовал стиль одежды.

Квартира Бинния-Бронислава находилась там же, Задвинье, по улице Калнциема, в коричневом двухэтажном доме. Обе комнаты были заняты спальными приспособлениями, шкафом, стульями и столом.

— Как мы тут сможем… устроиться на полу, если пола совсем нету? — спросила Бинни.

Броня понимал, что пол необходим, ибо за границей хиппи живут главным образом на полу, как японцы.

— Можно бы одну тахту положить на другую…

— Но нет же никого, кто бы положил, — вздохнула Байба, потому что хиппи должны делать только то, без чего совершенно нельзя обойтись.

Броня раскрыл журнал "POP-Impressum". Там на одном фотоснимке двое в бесполой одежде, очень похожие на них, лежа на медвежьей шкуре, курили сигареты, держали в руках высокие стаканы с соломками и слушали проигрыватель.

— На мебели совсем не то, что на полу. Лежа на полу, никогда не упадешь. Дай сигарету!

— У матери жуткий нюх, будет дикая проповедь, и не даст денег на обед. Мне дают деньги на обед, чтобы я готовился к экзаменам. Пойду на фармацевта учиться, всякие лекарства будут под рукой. — Броня принес два чайных стакана и соломки.

— У тебя есть пойло?

— В шкафу в сапоге я спрятал бормотуху.

— Тогда брось туда льда, видишь, у них тоже лед! — Байба указывала на фото.

— Я уже посмотрел в холодильнике, но никто не налил воды в посудину для льда… Это колоссальная лента. Джоплин!

На проигрывателе стала крутиться лента. Байба подтолкнула пальцем регулятор, и из маленькой коробочки вырвался порожденный электрогитарами настоящий иностранный звук. Грохот сопровождался грозным окриком на английском языке. Броня бросился и молниеносно задушил чужестранца.

— Соседи ругаются, потому что они слушают всяких Паулсов. Жуть!

— Значит, и у тебя нет никакой свободы… — Байба посасывала нагревшуюся в платяном шкафу бормотуху. — Мне жарко… — Она расшнуровала и сняла рубашку цвета лимонной корки, оставаясь в цветастом бюстгальтере и в трусиках пляжного костюма.

Броня поцеловал ее:

— Милая… — Но тут же вскочил на ноги, потому что заскрипела лестница. — Знаешь, штаны нельзя сни мать… У мамы есть дурная привычка иной раз приезжать именно в пятницу ночью, потому что по субботам она в павильоне продает редиску… Ты не успеешь так быстро надеть опять штаны. А если ты будешь в одежде, я скажу, что ты потеряла ключ и не могла попасть домой, что ты из моей бывшей школы.

— Нигде человек не может чувствовать себя свободным. — Байба вяло надела и зашнуровала рубашку я вдруг неожиданно хлопнула в ладоши. На ес лице исчезло выражение безразличной совы и появилась восемнадцатилетняя радость. — Поедем к старой Свикене в Бирзгале! Это моя тетка. У нее там такая глиняная будка. Тогда мои предки скорее устроят свадьбу! Оставь записку, что поедешь к другу заниматься.

— Good. Но что мы будем есть?

— Мы будем много спать… — Байба, обнимая Броню, показывала, что они будут много спать… — Будем спать, загорать, и есть не захочется. Будем жить на воле — как в Калифорнии!

Бутылка бормотухи помаленьку через соломинку проникала и ударяла в головы, делая мысли их о будущем легкими и летучими, как пух одуванчика. Проигрыватель непрерывными быстрыми, глухими ударами тамтама из кожи буйвола перенес их в джунгли к костру, вокруг которого тряслись полуголые фигуры. Танцуй как хочешь, одевайся как хочешь или вовсе не одевайся… Временами Броня прятал ладонь под Байбиной рубашкой, но, как только на лестнице раздавались шаги, выдергивал ее оттуда.

Когда губы от поцелуев стали болеть и бутылка была опорожнена, оба как бы задремали. Очнулись, когда под тахтой загрохотал пол. Броня, еще не открыв глаза, метнул руку в сторону проигрывателя. Тот умолк, и пол перестал дрожать.

— Внизу живет жуткий тип, ночью не дает играть, в комнате у него специальная палка, которой он стучит в потолок.

Когда прогрохотал первый трамвай, они стали укладывать в рюкзак все, что необходимо для вольной жизни. Обув новые тупоносые туфли на платформе и высоких каблуках, с проигрывателем в руке, Броня открыл двери, оставив записку, что уезжает в деревню к другу заниматься. На улице они нацепили очки с темными стеклами величиной с ладонь. Очки, так же как мягкое колыхание слоновоногих штанов, сделали их неразличимо похожими, превращали в братишку и сестренку, Гензеля и Гретель на утренней прогулке в заколдованном лесу. У себя дома Байба тоже уложила в рюкзак все необходимое и тоже обула туфли на платформе, потому что таковые в настоящий момент носила и певица Сюзи Кватро и другие известные в Европе персоны. В буфете под тарелкой с хлебом хранились расхожие деньги матери. Байба взяла только одну фиолетовую.