Вот в чем фокус

—   Одна... две... пять... десять...— сотрудник считает бутылки.— Черт с вами! Приму.

От радости посетитель подскакивает на диване:

—   Примете?!

—   Выставляйте на подоконник.

Посетитель бросается выполнять приказание.

—   Эту не возьму,— сухо говорит сотрудник.— Битое горлышко. И эту. Трещинка.

—   Где трещинка?— возмущается сдатчик.— Это во­лосок прилип.

—   Не возьму,— непоколебимо отвечает приемщик.— Вот вам за восемь бутылок и катитесь ко всем чертям.

—   Качусь, качусь. Спасибо вам большое!

Он кланяется и исчезает. Но вскоре возвращается:

—   Извините, у меня вопросик: вы честно приняли или пошутили?

—   Я же вам деньги дал.

—   Нет, я в том смысле, что у вас ведь редакция, а не приемный пункт. Вас начальство не заругает?

Сотрудник молчит. Сосредоточивается на статье.

—   А то я-то ведь пошутил. И насчет вокзалов, и приемщицы. И про филармонию. Просто вышел из дому с посудой, и вот к вам зачем-то занесло. Ну, люблю пофантазировать. Как говорится, мысля играет...

Сотрудник молчит, уткнувшись в бумаги.

—   Если обиделись, могу бутылочки обратно взять. И деньги верну.

Нет ответа.

—   Обиделся,— вздыхает шутник.— Ну и обижайся!

Он уходит, на этот раз окончательно. И сильно хло­пает дверьми на всем своем пути к выходу.

Пробуждение было ужасным. Я открыл глаза и пря­мо под собой, на расстоянии трех метров, увидел ров­ную поверхность пола. Я висел на потолке! Привычная сила земного тяготения действовала в обратную сторо­ну: она прижимала меня спиной и затылком к потолку. Но стоит ей хоть на миг вернуться к своему обычному направлению — и я загремлю мордой об пол. Едва я об этом подумал, как начал падать и заорал от ужаса. Я падал и орал, а пол все не приближался. Сердце во мне бухало, как пьяный сапогом в дверь, ушные перепонки лопались от моего же крика — так медленно я падал. Падал и падал, пока не понял, что это не пол, а потолок.

Людям, которых миновала слава, моя жизнь кажет­ся сплошным праздником. Им трудно представить, что. и у меня бывают такие пробуждения, когда в голове трещит от вчерашнего и не хочется жить. Да и кто поверит, что в эту минуту я казался себе самым боль­ным, самым угрюмым, неудачливым и несчастным, если на самом деле я тот самый широко известный, попу­лярный, чье имя знакомо всем и каждому:

_................................................................. !

Что-то вылетело оно у меня с утра из головы, это мое популярное имя. Вместе с отчеством и фамилией. Это так развеселило меня, что нашлись силы поднять­ся и доплестись до душа. Освежив тело, я почувство­вал себя увереннее. Прошел на кухню и начал с упо­ением поджаривать охотничьи колбаски. Они шипели и ворчали.

— Тихо, вы! — сказал я колбаскам.— Вам выпала высокая честь. Сейчас вас будет жрать широко изве­стный, популярный... Тот самый, который... Чье имя... Который... Которому... Которого...

Это становилось любопытным. Несколько мгновений, в течение которых я падал из перевернутого мира' об­ратно в нормальный, полностью выпотрошили мою па­мять. Я стоял в центре просторной, залитой солнцем кухни — еще не старый мужчина в махровом купаль­ном халате, в тапочках на босу ногу — и знал только то, что видел в этот момент. У меня не было ни ма­лейшего представления ни о том, как меня зовут, ни о том, чем я занимаюсь в этой жизни. Одно я пом­нил твердо: я широко известен в своем городе, обо мне- постоянно пишет местная газета, меня узнают на улицах, я куда-то избран...

На сковороде укоризненно ворчали колбаски. Я вы­шел из кухни. Самым простым было посмотреть пас­порт и другие документы. В письменном столе есть ящик, забитый удостоверениями и дипломами. Полчаса я безуспешно искал ключ от этого ящика. В конце кон­цов, его можно и взломать. Но жалко красивый ста­ринный стол с резьбой и перламутровой инкрустацией И потом, взыграло самолюбие: мне захотелось вспом­нить самому. Я оглядел комнату. Один ее угол зани­мал великолепный белый рояль. Кто же я в таком слу­чае? Певец? Дирижер? Пианист? Наверное, пианист вы­сокого класса. Судя по моему возрасту, минимум заслу­женный деятель искусств. Я откинул крышку рояля. Уверенно положил пальцы на клавиши. «Чижик» полу­чился сразу. С «Собачьим вальсом» пришлось пово­зиться.

Нет, насчет пианиста, да и музыканта вообще осо­бой уверенности не возникало. В другом углу комнаты стояла байдарка. Может быть, я олимпийский чемпион по гребле? Байдарка была — загляденье. Красная, си­няя, желтая. Сверкало полированное сиденье. Не пом­ню, чтоб я когда-нибудь на него садился. И потом, где весло? Руками я гребу, что ли? Я подошел ближе и увидел на борту байдарки красиво вырезанную надпись: «Ты плыви, наша лодка, плыви...»

Из кухни потянуло дымком: горели колбаски. Я сже­вал их, похрустывая угольками. С наслаждением выпил холодного апельсинового сока. Вчерашняя выпивка да­вала себя знать. Нельзя так надираться, даже если это банкет. Что за банкет, кстати? Что в мою честь, это я помнил точно. Но по какому поводу? То ли сорок со дня рождения, то ли двадцать с начала деятель­ности. Какой деятельности? Общественной или научной?

А может, литературной? Вон сколько у меня книг. Две стены в стеллажах, забиты до потолка. Если литератур­ной, что я такое написал? Тургенев, Чехов, Хемингуэй... Это уж точно не я... Паустовский, Брехт, Макс Фриш. Макс Фриш... Может, у меня псевдоним? Я раскрыл книгу. К счастью, она была снабжена портретом автора. Рядом стоял толстый том в ярком супере. Крестонос­цев Андрей, роман «В горах мое сердце». Крестонос­цев... Вот это определенно мог быть я. Горы я, кажется, люблю. По-моему, бывал на Кавказе. Я раскрыл кни­гу. Портрета автора не было. На титульном листе зна­чилось: «Всеобщему любимцу от автора». Поскольку книга стояла у меня, приходилось признать, что я был не автором, а «всеобщим любимцем». Господи, что же я-то сочинил? И не помню, когда последний раз за перо брался. В прошлом году вроде бы матери письмо написал.

От этих размышлений я устал и вернулся к роялю. «Чижик» пошел с третьего раза, в «Собачьем вальсе» никак не ловилась нотка. Я бесцельно побродил по квартире. Телефон! Как я сразу не догадался? Раскрыл записную книжку и набрал номер, записанный первым. Под ним значился Коля, мой старый друг. Не помню, правда, где мы с ним подружились и где встречаемся.

—   Коля, здорово! — бодро сказал я.— Угадай, кто звонит.

—   Здравствуйте, Семен Николаевич,— ответил Ко­ля.— Что это вы меня на «ты»?

Я задумался: не может быть, чтобы мы с Колей были на «вы».

—   Нет,— сказал я.— Это не Семен Николаевич.

—   А кто? — спросил Коля.

Я повесил трубку. Понятно, голос у меня после вче­рашнего узнать невозможно. Что же делать? Нельзя же прямо сказать: подскажи, кто я такой. Все равно примет за шутку. И тут мне в голову пришла одна комбинация. Я снова набрал Колин номер.

—   Здравствуйте, Коля. Это я вас разыгрывал.

—   Здравствуйте, Семен Николаевич. Я так и понял.

—   Весна, знаете, игривое настроение и все такое,— объяснил я.— Кстати, слыхали, что вчера наш всеоб­щий любимец на банкете отколол?

—   Еще бы не слыхал. Об этом уже весь город треп­лется.

Любопытно было бы узнать, что я там натворил, но сейчас передо мной стояла более важная задача

—   А вы понимаете, Коля, о ком я говорю?

—   О нем, конечно. О ком еще можно говорить?

Я понял, что Коля не собирается произносить мою фамилию, и сменил направление поиска:

—   Скажите, а вы никогда не задумывались: чем он в общем-то так уж знаменит? Можно ли его, скажем, в прямом смысле считать видным деятелем .

—   Безусловно,— перебил Коля.

—   ...искусства?

—   Не уверен.

—   Науки?

—   Вряд ли.

—- Промышленности?

—   Абсолютно исключено.

—   Уж не поэт ли он у нас? — спросил я предель­но саркастическим тоном.