Я и Софи Лорен

Едва дослушали. Рванули. Донесли…

Нас разыскал сам Дмитрий Кабалевский:

– Женщина, у вас очень музыкальный мальчик! Как он чувствует ритм! То березку, то рябину, это что-то!

Я зарделся.

Но меня он так и не узнал.

Не знаю, случалось ли подобное в природе? Я не знаю. Чтоб сначала влюбиться в фамилию, а потом – в самого человека.

Я присутствовал на камерном концерте. Играли и играли. Бахом – ну кого щас удивишь?! Но это Бахом. А когда стали представлять – то объявили:

– Контрабас – Мэри Пиджакова!

И я безоговорочно влюбился. Не столько в Мэри, как в ее фамилию. Она свела меня с ума как Пиджакова! Я быстро нашарил очки. Мэри Пиджакова была маленькой, с бледным личиком, огромными глазами. Люблю! Люблю! Во мне все трепетало!

И я решил не упустить такое счастье. Подсторожил на выходе. И, охваченный восторгом:

– Извиняюсь, Пиджакова – это вы?

Когда я «Пиджакову» произнес, у меня аж закружилась голова.

Чтоб оставаться честным до конца, в первую голову я объяснился ей в любви как Пиджаковой. Затем как Мэри. А уж потом, конечно, и как девушке.

Она сказала:

– Извините, но я замужем.

Но кого же это остановит?! Для поддержанья разговора я заметил:

– А у вас волшебная фамилия, – что правда.

Мэри засмеялась:

– Пиджакова – я ведь только по фамилии.

– А в жизни?

– А в жизни… Урожденная я Бляхман (о ужас: она Бляхман! Тут уже и Мэри не спасет). А Пиджакова – это я по мужу…

К Пиджаковой я, конечно же, потух. Сама крошечная, лицо бледное такое, не иначе как она больная.

Любить ее мужа Пиджакова – в мои планы уже не входило.

Один старичок отправился в кино. Фильм был такой страшный, что своим тонким голоском старичок несколько раз пискнул:

– Мама! – но достаточно слышно.

Кто-то зароптал – и вспыхнул свет. Дежурная по залу громко выдала:

– Выведите ребенка из зала!

Но вместо ребенка сидел сконфуженный старичок, у которого мамы давно уже не было. Народу в зале было немного, человек десять, и дежурная его легко расшифровала. Тут бы: мол, пожалуйста, на выход. Но она почему-то смутилась, а потом, преодолев волнение, сказала:

– Вы извините. И можете даже остаться. А если что – кричите, хорошо?

– Значит, будет еще страшно? – осведомился тревожно старичок.

– Будет, – сказала дежурная по залу. – Страшно будет обязательно. Даже еще страшнее, мы-то знаем. Но вы не бойтесь, я же сяду рядом…

С Лениным в мешке

Кто не мечтает, чтоб их дети были счастливы! Чтоб если сын – так наконец женился. Мои же мама с папой – спят и видят. Чтоб женился. А не спят – так сразу начинают. Узнав, что отправляюсь по России, уцепились:

– Привези уже кого ты хочешь, но только чтоб один не возвращался!

И видит Бог – что я вернулся не один.

А было так.

Я ездил и смотрел, смотрел и ездил, по самую глубинку зарываясь… И однажды, загуляв… Случилось вот что.

Электричка Кинешма – Москва. Ну то, что в российских электричках стихами-песнями обслуживают публику, – известно. Стихи и песни – это еще ладно! В каждой электричке – есть еще и штатный сумасшедший.

Едем – непривычно что-то тихо, что-то я давно не видел психов, целый час! Вдруг из тамбура разносится:

– Ой, убили! Ой, уби-ли! – женщина кричит, стенает, воет. (Вздрогнул я – и, оказалось, не напрасно: эта женщина уже вошла в вагон.) – Ой, уби-ги-ли! Ой же и уби-ги-ли! Ручки оборвали, ножки… – в глазах ее кошмар. – Все тело порубили-порубили, посекли! В землю закопали! – тут ее лицо преобразилось, просветлело, и она продолжила, ликуя: – А сам живо-ой! А сам живехонький! – и тут же спохватилась: – Вы о нем не слышали? Ну что вы! Александр Капралович Матятин! Перламутровые ушки, глазки домиком…

И идет по направлению ко мне. Уже я Бога умолял: пускай пройдет. Пускай не останавливаясь – мимо… Потом я понял: точно остановится. И точно:

– А можно рядом с вами отдохнуть?

Я, обреченно:

– Ну уже садитесь…

У нас в Донецке столько сумасшедших – глаза разбегаются. Но Россия обскакала нас и в этом. И два часа она мне в эксклюзивном исполнении:

– Вы еще не слышали? Что Матятина убили? – доверительно. – Ручки-ножки…

– Оборвали.

– В землю…

– Закопали!

– Это факт! А сам…

– А сам живой, а сам живехонький!

Диалог выписывался чудный: все сходилось. Она видит, неформально ненормальная, рядом с ней – ее единомышленник:

– Послушайте! – схватив меня за руку. – Как же с вами интересно, ну вообще! – и про «убили» повторила раза три. Вдруг спохватилась: – Извините, выхожу!

Бог послал мне этой дамы остановку…

Тут вижу – по проходу движется мужик. И щедро сыплет мимикой лица. Жара, но шапка зимняя, с ушами, а на лбу – очки электросварщика. Все ясно. История болезни – на лице. А за его спиной – большой мешок. Согбенный, он идет и приговаривает (а там все окают, Поволжье там кругом, там без этого нельзя, чтоб не поокать):

– Отдам бюст Ленина в хорошие руки! Отдам бюст Ленина…

И ему же веришь: он отдаст, да так, что ты попробуй не возьми!

Думаю: минуй нас пуще всех напастей… Приближается:

– Отдам… Отдам бюст Ленина в хорошие… – бубнит.

Чую, он сейчас притормозит. Ох, притормозит, я это чую! Я потупился – тупее быть не может! Я уткнулся в книжку вверх ногами. Я старался лишне не дышать. Чтобы быть как можно незаметней. И Бога опять, как с дамой, озадачиваю: чтоб мужик… Чтоб прошел он уже мимо наконец! Бог прошел – мужик остановился. Надо мной. Опустил мешок. Но есть еще последняя надежда: он передохнёт (мешок тяжелый) – ну и пойдет себе опять, палимый солнцем. Я притаился из последних сил…

– А ну покажь мне свои руки.

Это мне!

Я дернулся и замер. Все пропало!

Обреченный, я протягиваю руки. Он одобрил:

– Хор-рошие, – обязательно окая, – руки!

От такого комплимента я затрясся и заблеял сразу о мешке:

– Что там, что там?!

– Ох, та я ж вам говорю, всему составу! Отдам бюст Ленина в хорошие… И ваши – в самый раз! (Я зарыдал.) Та вы ой! Что он без ног, вы это… не волнуйтесь! – снова окая. – Это бюстом называется в народе!

Я, жалобно:

– Не-не-не, спасибо за доверие, но… Я его пока что не достоин!

– Вот! А вы еще и скромный! Значит, вы достоин в самый раз! – поощрил, на всю катушку окая.

Я, со всхлипом:

– Вот спасибо!..

Чертова воспитанность! Почему он выделил меня?!

Я раскрыл мешок и аж отпрянул: навстречу мне блеснула эта лысина! Это он, бюст Ленина, пудом живого гипса! Я содрогнулся – и его немедленно закрыл…

До чего-то там доехал. Разгрузился и, конечно же, смекнул: ладно, где-нибудь забуду.

Вот наивный!

За мной всегда бежали: «Ваш мешок! Вы забыли свой мешок! Алё!» – Россия бдит, она напугана тер-актами.

Взять метро (вернулся я в Москву). Уж полночь близится, и станция пустая. Я так бережно мешочек забываю – и тихонечко на цыпочках бегу. Вдруг свист и крики: «А ну, товарищ! – гулко, на всю станцию. – Немедленно вернитесь! Ваши документы! Что в мешке?» Я думаю: откуда, ну откуда?! А там же камеры наружного обзора!

Мешок меня преследовал повсюду. Впрочем, сюжет уже не нов в литературе: так за Евгением у Пушкина гонялся Петр Первый. Хотя… Нет, все же есть одно серьезное отличие: вождь в мешке не только не на лошади, но и практически без ног. Хотя… А толку? Я от него бежал, а он за мной. Он – за моей спиной – не отставал…

Моя тетечка, живущая в Москве, – верный ленинец не в первом поколении. Значит, вот кому я и всучу! Типа, в знак глубокого почтения… Но и она дала ему отвод: «Свят, свят!» Далеко зашла в своем развитии! Так у нас меняются кумиры…

И опять, гуляя по Москве, я его пытался подзабыть – то здесь, то там. Но окаянного вождя мне возвращали:

– Вы забыли, – подозрительно, – мешочек!