Храм Диониса

— Так вы, стало быть, сын мош Диониса? Ну и история! А я думала, вы просто однофамильцы…

— Да, ваш грозный муж моих стариков… даже не знаю, как и сказать…

Лицо Анжелики приняло решительное выражение:

— Не беспокойтесь, Георге… Дионисович, я ему-

— Зовите меня просто Георге.

— О, спасибо!… Не беспокойтесь, Георге…

— Можете на ты, — совсем раздобрел Георге.

— Право, я даже не знаю, что и сказать, — совсем растерялась от счастья Анжелика. Наконец собралась с духом. — Георге, ты… дашь свой автограф?

И протянула ему «Поэмы о любви». Георге щелкнул шариковой ручкой:

— С условием, Анжелика, что ты придешь к нам на новоселье.

Но заглянув ей в глаза, понял, что можно было и не ставить условий…

По улице прошла длинноногая старуха с десагой через плечо. Из десаги на мир обреченно глядели две гусиные головы. Когда старуха удалилась, из кустов вынырнул Ионел со своими товарищами и пошел по ее следу. Он присел возле мокрого места, где отпечатки опинок были особенно четкими, измерил линейкой длину и ширину следа и записал данные в блокнот. Товарищи глядели на своего вожака с восхищением, как «а настоящего следопыта, а фотограф Аурел сделал, конечно, несколько дублей.

Семья Апостол обедала. Зина лениво ковырялась ложкой в супе. Анжелика ела медленно, жеманно поднося ко рту накрахмаленную салфетку. Апостол, как всегда, спешил, ел одновременно суп и жаркое, запивая все это компотом.

— Желудок испортишь, Гриша, — сказала Анжелика.

— Что желудок, у меня шестнадцать тонн яблок портятся, — прочавкал Апостол. — А тут еще эти иностранцы!… Вот отвяжусь от них, повезу сам яблоки к Богданову и высыплю во двор, пусть гниют под его окнами!

— Не высыпешь, Гриша, — сказала Анжелика, — сначала покричишь, пошумишь, а когда охрипнешь, станешь ползать перед ним на коленях.

— Я! На коленях?!

— Тише, Гриша. Кушай, Зина, а то остынет… Tы же у нас молодец против овец, Гриша. Вот бедных стариков со свету сжить тебе ничего не стоит.

— Ты про кого, Анжелика?

— Про Калалбов, Гриша, про Калалбов.

— Калалбы? — ошалело смотрел на нее Апостол.

— Да, Калалбы, — подала голос Зина. — Тата, если ты их дом хоть пальцем тронешь, я уйду из дому.

Отец тряхнул головой: не почудилось ли ему?

— А я, — спокойно сказала жена, промокая салфеткой рот. — я из дома не уйду, но тебе, Гриша, жизни в этом доме не будет.

Апостол часто-часто заморгал глазами.

— Кстати, я приглашена к ним на новоселье, -

сказала Зина.

— Я тоже, — сказала Анжелика.

Теперь все трое удивленно смотрели друг на друга.

Стоял полуденный зной. Лавочка толстушки пустовала. Длинноногая оставалась на своем посту. К ней подкрался Ионел и прислушался. Она тихо посапывала и чмокала во сне губами.

Ионел присел у ее ног, осторожно развязал одну из опинок, вынул из кармана булавку и тихонько уколол старуху в лодыжку. Нога ее дернулась, и опинка оказалась в руках Ионела. Тот же фокус он повторил со второй ногой, но старуха так быстро хлопнула себя по укушенному месту, что Ионел не успел убрать руку, и удар пришелся по ней. Старуха крепко держала Ионела за ухо: — Поймался, пионер?… Вот чему вас в школах-то учат!

Тут она заметила, что пазуха у мальчишки слишком оттопырена. Не отпуская уха, она вытащила у него из-под рубашки пару новых спортивных тапок.

— Ага, — обрадовалась она, — уже разул кого-то?

— Они новые, — превозмогая боль, сказал мальчик.

— Значит, украл в магазине!

— Купил.

— Для кого же ты их купил?

— Для вас.

Ответ был неожиданный, и старуха опешила. Этим воспользовался Ионел. Приподнявшись на цыпочки, чтобы уменьшилась боль в ухе, он объяснил скороговоркой:

— Мы собираем для музея различные предметы старины, а ваши опинки, бабушка, являются уникальным экспонатом, потому что сохранились только у вас. Вот мы и решили реквизировать их, а взамен подложить, точнее предложить эту мягкую и прочную обувь.

Старуха отпустила ухо Ионела и стала рассматривать тапки. Затем присела на лавку, примерила их:

— А почему не подошел и прямо не сказал, мол, так и так?

— Не рассчитывал на вашу сознательность, — потирая ухо, признался мальчик.

Старуха зашнуровала тапки, встала и продемонстрировала великолепный бег на месте:

— Не рассчитывал, говоришь? Подожди здесь.

Она нырнула в калитку и вернулась с парой дамских сапожек типа «чулок»:

— Держи. Дочка прислала, а они жмут. Таких в нашем селе я больше ни у кого не видела, так что для музея сгодятся. И опинки забирай. А за тапки спасибо, в самый раз.

Ионел посмотрел на сапожки, вздохнул и вернул старухе:

— Нет, не подойдут. Они еще не стали достоянием истории.

Федор подошел к белой «Волге». Оттуда выскочил Вася. Они стали тискать друг друга.

— Здравствуй, Федя! — Здорово, Вася!

Вася похлопал Федора по лысине:

— Знаешь, почему я удрал с Чукотки? Я к буйной растительности привык, а там, видишь, даже волосы не растут.

— Зато дети растут, Вася, все трое уже выше меня. А ты все удельного князя возишь?

— Не говори! Ну а ты, Федя, не думаешь возвращаться?

— Да пока нет.

— Теперь-то есть куда.

— Да вроде бы есть… Гришка твой не угомонился еще?

— Кто его знает, сейчас у него голова иностранцами забита, Интуристы приезжают. Он тут военную тревогу поднял, чтоб лицом в грязь не ударить…

— Вась, придешь к нам на новоселье? Сегодня в шесть.

— Сегодня воскресенье? Значит, я имею право?

— Имеешь, Вася.

— Хотя, — заколебался тот, — шоферы говорят: не качай прав, а то без них останешься… Ладно, была не была, приду!

«Храм Диониса» ждал гостей. Каса маре скорее походила на банкетный зал, столы ломились под тяжестью плодов молдавской осени, представленных в сыром, жареном, вареном, тушеном, копченом и других видах.

Сельская столовая тоже была срочно переоборудована в банкетный зал. Столы ломились под тяжестью тех же плодов, разве что вид у них был менее аппетитный. Поковырявшись в тарелке, заведующий столовой печально заключил:

— Салат придется заменить.

— Как заменить? — возмутилась дородная кухарка. — Я ж его только вчера нарезала!

— Пойми, Аникуца, это же иностранцы, — видимо, не впервой втолковывал ей заведующий.

А на холме стоял празднично одетый Апостол и смотрел в бинокль на дорогу.

Рядом в «Волге» сидел празднично одетый Вася и поглядывал на часы.

По шоссе мимо рекламных щитов проносились машины и автобусы. Одни спешили к «солнечным пляжам Одессы», другие возвращались оттуда. Но вот наконец фешенебельный «Икарус» с эмблемой Интуриста свернул туда, куда на трех языках зазывала улыбающаяся запыленная парочка — к «солнечным Старым Чукуренам».

Длинноногая и толстушка собирали на дороге яблоки, когда возле них затормозил «Икарус». Из окна показалась постриженная ежиком голова мужчины. Он посмотрел наверх, пытаясь понять, откуда упали яблоки, затем обратился к старухам:

— Пшепрашам, пане, где проживает пан Дионис Калалб?

Длинноногая фыркнула:

— Тоже мне, нашли пана!… Езжайте до развилки, там спросите!

Мужчина улыбнулся:

— Дзенькуе, спасибо, мулцумеск!

В это время автобус двинулся, ныряя из ямы в яму. Мужчина стукнулся головой об оконную раму и с воплем «пся Крев!» исчез в окне.

Дипломатично улыбаясь, толстушка махала ему вслед. Длинноногая процедила:

— Этот Дионис уже с иностранцами снюхался! Хорошо, что я его вовремя раскусила…

Наконец и Апостол увидел автобус.

— Вася, микрофон! — крикнул он, по привычке протягивая руку. Затем обернулся: водителя не было. Воспользовавшись отсутствием микрофона, Апостол энергично выругался и снова приник к биноклю.

А в «храме Диониса» уже началось новоселье. Поднялся Федор: