Вокруг крючка

Михаил Заборский

Вокруг крючка

Вместо предисловия

Михаил Александрович Заборский — писатель трудной и своеобразной судьбы. Он в жизни перепробовал не одну профессию: клеил афиши, был слесарем, служащим, водил самолеты, а в сорокалетием возрасте пошел учиться в Плановую академию, окончив которую, стал преподавателем экономических дисциплин.

Каждый отдыхает после работы как умеет. Заборский лучшим видом отдыха считает рыбную ловлю. Он рыболов завзятый. Дотошно, по-аксаковски изучил он все тонкости этого увлекательного занятия. Именно рыбная ловля, знакомство с неутомимым и веселым обществом энтузиастов этого спорта, влюбленность в родную природу и сделали Заборского писателем.

Заниматься литературным трудом он начал не так Давно. Его рассказы и очерки, появлявшиеся на страницах газет и журналов, обращали на себя внимание мягким, неназойливым юмором, очень народным по тону, светлыми описаниями простых людей и мирных пейзажей, выразительным языком.

И вот перед нами книжка новых юмористических рассказов «Вокруг крючка». Рыбная ловля не однажды привлекала юмористов обилием непридуманных комических эпизодов и ситуаций. Здесь Заборский вносит свой посильный вклад в юмористическую литературу.

Второй раздел книги — «Приключения деда Стулова» — состоит из рассказов, объединенных центральной фигурой героя — пожилого калининского колхозника. Отрадно видеть, что дед Стулов — это не подражание прижившимся на страницах журналов «рождественским» паточным старичкам, какими привыкли изображать сельских жителей почтенного возраста некоторые авторы, не знающих деревни. Заборскому удалось создать глубоко индивидуальный образ старика-колхозника. Обладая типичными чертами русского самобытного характера, дед Стулов оказывается всюду только самим собой — лукавым жизнелюбом, не чуждым древних сельских обычаев и вместе с тем искренним патриотом колхозной деревни.

Пожелаем доброго пути в нашу литературу автору этой книги, бывалому, интересному человеку Михаилу Александровичу Заборскому.

И вот что характерно…

Конец «Берточки»

…Несмотря на преклонный возраст, она упорно сохраняла легкомысленную канареечную окраску, неистребимую от длительного воздействия воды, солнца и ветра. Словно старые боевые шрамы, были разбросаны по этой первородной желтизне заплаты: большие, средние, маленькие. И каждая из них хранила свою трагедию.

Она совершала очень мало движений поступательных и значительно больше вращательных, уподобляясь детской игрушке, известной под названием «волчок».

При малейшем дуновении ветра она устремлялась вперед со скоростью торпедного катера. Любые попытки ограничить ее движение обрекались на неудачу.

Но это совсем не означало, что она вела себя паинькой в штилевую погоду. Много хитрости требовалось затратить в самое тишайшее безветрие, чтобы не оказаться нахлобученным тем, на чем вы только что двигались по воде.

Герой наш, купивший это чудовище в Москве, на архаическом Птичьем базаре, с достоинством именовал свое приобретение «импортом», а находясь в благодушном состоянии, — «Берточкой».

«Берточка» (речь идет о надувной резиновой лодке иноземного происхождения) была знаменита еще тем, что требовала периодической подкачки. И пока действовал ручной, похожий на распяленную лягушку насос, «Берточка» в изнеможении рыдала. То был почти очеловеченный стон через крепко стиснутые зубы:

«Ых! Ых! Ых! Ых!..»

Далеко по воде неслись эти жалобы, вызывая разнообразные реплики со стороны многочисленных зубоскалов, комфортабельно расположившихся в устойчивых деревянных лодках и с неизменным интересом ожидавших приближения «Берточки» и ее владельца:

— Ты бы на ней череп с костями намалевал. Как у нас на трансформаторной, — советовали ему.

— Замечай, ребята! Гы-ы! Он ей опять пневмоторакс делает!

— А что, Максимыч, не слыхал — страхование жизни не подешевело?

А Максимыч невозмутимо восседал, опираясь на студенистые бока этой удивительной представительницы «плавсредств» и поглядывая вокруг через выпуклые чечевицы очков в массивной железной оправе. Краснолицый, точно вечерний небосвод перед ветреным днем, с ежикообразной седой щетиной, толстыми губами, к углу которых прилип потухший окурок, в форменной выгоревшей фуражке и плаще из серебристого перкаля, он, скрючившись, подвигался вперед, отталкиваясь от воды коротышками-веслами, смахивающими на теннисные ракетки. Наконец Максимыч притормаживал «Берточку», расправлял плечи, концы его губ начинали медленно ползти к ушам, и он, сотрясая воздух, приветствовал окружающих:

— Не стая вор-ронов слеталася!

Это была дань вежливости, не нуждавшаяся в последующей расшифровке.

Следует заметить, что жизненные интересы Максимыча расчленялись как бы на две половины. Давно миновав пенсионную ступень, он продолжал работать диктором на железнодорожном вокзале.

Энтузиаст транспорта, Максимыч не представлял себе существования вне станционной сутолоки, за которой скрыта кропотливая работа слаженного коллектива. В этой слегка припахивающей жженым угольком атмосфере, среди мерцания сигнальных огнен, под ритмическое постукивание колес и пронзительные трели свистка «главного» протекала длинная жизнь нашею героя. Патриарх большой разросшейся семьи, изведавший не одну транспортную профессию, он привил свою кровную любовь к «железке» многочисленному поколению.

Влюбленность в работу дружелюбно уживалась в Максимыче с увлечением рыбной ловлей. С юности он проводил досуг на берегах извилистой речушки, находившейся неподалеку от станции. Рядом с вокзалом среди искривленных временем, но еще плодоносных яблонь был и домик Максимыча, где мягко поскрипывающие двери всегда были гостеприимно открыты для друзей и единомышленников.

Вряд ли кто лучше Максимыча изучил местные рыболовные угодья. До последних пор он оставался регулярным посетителем большого водохранилища, которое любители в тот памятный сезон посещали особенно охотно. Этот высокий интерес имел свое объяснение. Дело в том, что среди обычных обитателей водоема — пучеглазых ершиков, красноглазых плотвичек да щурят, не превышавших размером плотницкого карандаша, в здешних водах неожиданно появилась Великая щука…

Однажды в июльский полдень мы сидели, устремив усталые взгляды на неподвижные поплавки. Великолепная тишина царила вокруг. По случаю жары рыба не клевала. И когда кое-кто уже потянулся сматывать удочки, вдруг послышался многозначительный звук — будто бы по воде ударили с размаху большой мокрой тряпкой.

Все, точно по команде, повернули шеи и увидели, как от ближнего островка расходятся широкие круги потревоженной воды. А спустя секунду, изогнувшись наподобие бумеранга, из небольшой лагуны вылетела метровая рыбина. Не рассчитав прыжка, она плюхнулась на травянистую мель, явив изумленным зрителям желтоватое брюхо, сплюснутую голову и широко разинутую пасть. А еще через мгновение щука исчезла, оставив нас в состоянии блаженной растерянности.

— Ручаюсь за восемь килограммов! — сказал сосед по лодке, утирая платком внезапно захолодевшую лысину. — В тысяча девятьсот двадцать втором году у меня точно такая же сорвалась. Родная сестра… Ей-богу!

С этого, собственно, и началось. Появление Великой щуки ознаменовало наступление новой спортивной эры.

Появились лесы, способные выдержать тихоокеанского тунца, и крючки, на которых с успехом можно было вывесить говяжью тушу. Заново грунтовались и красились поплавки. До предельной остроты оттачивались багры. С тысячью предосторожностей на водоем транспортировались самые завлекательные живцы. Вопрос об этичности поведения Великой щуки дважды обсуждался в президиуме рыболовного общества. Круглые сутки по берегам водохранилища дымили костры и белели палатки. Преследование возмутительницы спокойствия начиналось всерьез.