Нонешняя сказка про Ивана-дурака

— Ну и дурные же вы девки! — хохотала от души Аленка. — Их не щекотать, их рядом с собой в постель укладывать надо.

— В какую же постель можно нашего Ивана укладывать? — любопытствовали русалки.

— Ивана нельзя! — спохватилась тут Аленка. — Иван — мой, а не ваш!

— А как же другие, с которыми ты раньше укладывалась? — не могли уразуметь русалки.

— Те — для заработка. Там совсем другое… — запуталась Аленка. — И вообще — не ваше это дело!

Беспутная была прежде, не каждого своего кавалера даже по имени знала, а вот Ивана почему-то хотелось ей для себя одной оставить. По крайней мере — в эти дни. А про далекое будущее она уже давно не думала.

В жизни самого Ивана случилось в ту пору еще одно невероятное приключение. Задержался он как-то в бане после Аленки, и перед ним неожиданно совсем другая женщина возникла. Стоит, улыбается — прямо, как Аленка, когда хочет побаловаться, и говорит ему:

— Давай будем делать то, что ты со своей женщиной делал.

Иван в смущении пятится и находчиво спрашивает:

— Спинку потереть, что ли?

— Я еще не знаю, как это называется…

Хотя и сумеречно было в бане, Иван все же разглядел, что перед ним Серебряная женщина из летающего шара. Понял: не сдобровать ему! Но все же хорохорится:

— И не надо тебе знать! Ты этим делом со своими мужиками занимайся.

— У нас все по-другому, — говорит женщина и что-то недоговаривает.

— Как же тогда у вас новые люди нарождаются?

— Нам не нужны новые, мы — бессмертные.

— Скажи тогда, сколько тебе годков?

— Если по вашему летосчислению, то не меньше пятисот.

— И ты хочешь, чтобы я с такой старухой…

— А ты можешь сказать, сколько лет живет на этой земле Иван-дурак?

Он стал вспоминать, и получилось, что даже в самом отдаленном, совсем затуманенном детстве, когда еще неизвестно было, сам ли он жил тогда или кто-то еще более ранний, уже приходилось слышать сказки про Иванушку-дурачка. А если были сказки, то, значит, человек тот, про которого они сложены, еще раньше того топтал землю-матушку. Вот он, какой возраст-то у Ивана!

— Мы не знаем, что такое старость, — продолжала между тем женщина и все придвигалась, придвигалась к нему и даже подобие улыбки обозначилось на ее неподвижных обычно губах. Неспешным, как бы ласкающим движением обеих рук она сняла или стерла с себя серебристую оболочку и оказалась действительно не старой и весьма привлекательной, только стало вдруг в бане холодно. Каменка еще не остыла, да и на дворе теплое лето стояло, однако подуло на Ивана настоящей зимней стужей. И мороз этот исходил от женщины!

— Не подходи ко мне! — загородился Иван руками.

— Почему, Иван? Я заметила, что вам обоим было хорошо — и твоей женщине, и тебе, — говорила гостья ласковым голосом, пожалуй, подражая Аленке, когда той хотелось поиграться. — Пусть снова будет хорошо и тебе, и мне.

— От тебя холодно, — поежился Иван, отступив уже к самому полку, где стояла у него бадейка с горячей водой: хоть так согреться! Но следом неотступно продвигалась и женщина, и пришлось ему, чтобы хоть как-то оборониться, выплеснуть воду на нее.

Женщина сперва содрогнулась, но затем просветлела лицом, сказала:

— Это тоже хорошо, но я говорила о другом. Дальше было вот это. — Она взяла лежавший на полке веник и протянула Ивану.

— Это — с нашим удовольствием! — обрадовался Иван.

Поддал жару и начал со всей страстью хлестать свою гостью, приговаривая: — Не я тебя бью, тебя веник бьет.

Женщина повизгивала, как собачонка, которую наказывают за дело, и терпеливо сносила непривычную для нее утеху. А уж Иван старался на совесть — даже согрелся за такой усердной работой. И женщина потеплей стала… Но в этот момент он вдруг слышит:

— Ваня, где ты там пропал? Я жду, жду…

К бане приближалась Аленка.

У Ивана опустились руки. Женщина облегченно вздохнула, радуясь передышке. Иван тихонько, умоляюще попросил ее:

— Ты можешь быстро исчезнуть?

— Зачем? — не поняла женщина. — Мы еще не закончили.

— Если моя подруга застанет меня с тобой — всем нам будет очень плохо.

— Но ей уже было хорошо, — все еще не могла понять женщина.

— Не спрашивай сейчас. Исчезни, прошу тебя!

— Пусть будет по-твоему. Но в другой раз… Она больше не будет мешать нам.

— В другой раз и другой разговор будет…

В дверях бани уже Аленка, а у нее свое мышление и своя догадливость.

— Мне что, опять раздеваться? — спрашивает.

— Да ну вас всех! — отмахнулся Иван.

Все же на этот раз пронесло. А наперед так решил: никогда не оставаться в бане одному.

Но с этого дня все равно как подменили Аленку. Скучно ей стало — и хоть ты разбейся. Ничто ей стало не интересно, поет целый день, как ветер в зимней трубе, одно тягучее слово: «Ску-у-шно… Ску-у-шно…» Или начнет ругаться нехорошими словами, которые Иван, живя в одиночестве, давно забыл и не употреблял. У нее же и разных неизвестных было еще много в запасе.

Ну, слова-то можно бы и стерпеть, а вот видеть скуку смертную на лице подружки изо дня в день Иван просто не мог. Он уж и так и этак пытался развеселить ее — и на балалайке играл, и плясал под свою же игру на середине избы, и соловьем лесным щелкал-заливался — и все без толку. Разве что на час-другой хватало его стараний. Ну да еще ночью, конечно, помалкивала.

Однажды утром что-то в ней переменилось, опять появился интерес к Ивановой земле. Захотелось ей по лесу прогуляться и на Дальней полянке побывать.

Ивану заподозрилось что-то, но отказать Аленке он не мог. Сунул топор за пояс, чтобы не зря по лесу шататься, а где-то заодно и дровишек на зиму заготовить, и повел подружку тайной тропой.

На полянке все оставалось, как было в день отъезда шумной компании. Валялись пустые бутылки, коробки, банки. В одной бутылке оказалось немного выпивки какой-то, и Аленка со вкусом к ней приложилась.

— Кайф, Ваня, что ты там ни говори! — аж зажмурилась она от удовольствия. И честно с ним поделилась.

Он же, попробовав, поморщился.

— Какой там кайф — простая сивуха!

Побродили они по полянке, потом Аленка услышала шум Большой дороги и туда, к ней, потянулась. Чем явственнее шум, тем сильнее у нее нетерпение, и вот уже стоят они оба на обочине, а мимо них с гулом и вонью пробегают самые разные машины. Аленка — в старинном бабкином наряде, Иван — в своем повседневном: синие, в полоску штаны, красная рубаха и нестриженые соломенные волосы вместо шапки… Аленка подняла до плеча руку и держит ее в таком положении.

— Ты чего это? — спрашивает Иван.

— Голосую, — говорит.

Машины все пробегали мимо, потом одна красненькая замедлила ход и остановилась прямо перед Аленкой. Приоткрылась дверца.

— Ну что ж, Ваня, — говорит Аленка, — пришло время нам попрощаться. Уезжаю я домой, в город.

— Твой дом — у меня, — говорит Иван. — Ты ведь жена моя.

— Э, милый! Если мне с каждым таким мужем… Прощай, друг! Ты — хороший мужик, но мы с тобой — разные.

— Не разные! — схватил Иван ее за руку. — Мы — свои с тобой!

Но Аленка вырвалась, нырнула в машину. Хлопнула дверца, машина пыхнула на Ивана сизым дымком и понеслась себе дальше. Сперва Иван смотрел ей вослед, боясь потерять из вида, но скоро она исчезла. Далеко убежала. Да и глаза у него затуманились. Стало ему так горько и обидно, как еще не бывало. Кажется, он и сам себя потерял тут, на обочине дороги, не только Аленку. Стоял и не стоял, жил и не жил. Потом спохватился: надо же было сказать Аленке какие-то главные слова, чтобы она смогла понять его. А чтобы сказать, надо догнать. Но тут и самому умному человеку не легко было что-то придумать. Если так же «проголосовать», как сделала это Аленка, то ведь все равно теперь не догонишь: слишком долго столбом стоял. Крыльев же человеку не дано. Разве только шар летающий, как у Серебряной женщины, мог бы ему помочь, но где его взять такой?