Музыканты смеются

Антон Рубинштейн возвращался из-за границы на родину. Ему не было еще 16 лет, когда мать увезла его из Петербурга, поэтому в столицу он приехал, не имея паспорта. Это навлекло на него подозрение властей. Тогдашний обер-полицмейстер Галахов категорически отказался поверить поручительствам многочисленных знакомых Рубинштейна, уверявших, что Антон Григорьевич — музыкант, и потребовал "наглядного удостоверения личности": начальник канцелярии Чесноков должен был послушать игру Рубинштейна и сделать вывод — самозванец он или нет.

Вот как об этом вспоминает сам композитор в "Автобиографической записке": "Привели меня к Чеснокову… Нашлось у него какое-то мизерное фортепьяно. Сел он, сел и я, и все, что было у меня на сердце горького, всю злобу и негодование на все, что со много происходит, я излил в том, что стал отбивать на клавишах этого инструмента! Я до того гремел, что фортепьяно чуть не плясало под моими ударами и казалось, что вот-вот развалится на двадцать четыре куска.

Инструмент был, впрочем, самый подлый, и бешенству моему не было пределов. Чесноков, однако, терпеливо прослушал — и отправился со мной к обер-полицмейстеру.

— Точно так, ваше превосходительство, — доложил начальник канцелярии. — Рубинштейн действительно музыкант, потому — играет…"

На гастролях в Вене Антону Рубинштейну пришлось иметь дело с невероятно скупым антрепренером. Переговоры об оплате концертов затянулись. Тогда Рубинштейн объявил: "Хорошо, я возьму вдвое меньше той суммы, которую получаю обычно, но играть буду вдвое тише".

Начинающий композитор пришел к Антону Рубинштейну и попросил разрешения проиграть ему две свои пьесы. Рубинштейн согласился. Автор сыграл одну пьесу и хотел было начать вторую, но Рубинштейн перебил его:

— Спасибо, уважаемый, не беспокойтесь, первая пьеса мне гораздо больше нравится, чем вторая.

Г. Бюлов — дирижер.

Рисунок Шлиссмана

Знаменитого немецкого дирижера Ганса фон Бюлова долго и тщетно уговаривали дирижировать каким-то новым спектаклем в Берлинском оперном театре. Бюлов отказывался, так как новое произведение было совершенно бездарным и ставили его лишь потому, что автору протежировал сам кайзер Вильгельм II. Однако Бюлову пришлось подчиниться.

На премьеру дирижер прибыл одетым как на похороны, с черной траурной повязкой на рукаве.

— Что случилось? — спросили Бюлова удивленные и встревоженные музыканты. — Вы кого-то похоронили?

— Пока еще нет, — ответил дирижер. — Но сейчас вы увидите, как я буду хоронить эту оперу…

Как-то раз, во время оркестровой репетиции Бюлов крикнул тромбонисту:

— Форте!

Музыкант сыграл громче, но дирижер снова крикнул: "Форте!" На следующий раз — то же самое. В конце концов несчастный тромбонист, у которого от чрезмерного усилия чуть не лопнули щеки, признался, что громче играть он уже не сможет. В ответ ему Бюлов спокойно разъяснил:

— Видите ли, милейший, в этом нет необходимости. Дело в том, что вы с самого начала играли фортиссимо. Я же хотел заставить вас играть форте.

Один певец, репетировавший с Бюловом, постоянно опаздывал на репетиции. Обычно дирижер тактично, но не без иронии, спрашивал его:

— Оркестр и я, по-видимому, приходим слишком рано?

Но однажды певец пришел вовремя. Оркестранты же разбрелись кто куда в ожидании его.

— Браво, — воскликнул Бюлов, — наконец-то весь оркестр явился согласно вашему расписанию!

— Какая разница между хорошим дирижером и плохим? — спросили как-то у Бюлова.

— Хороший дирижер держит партитуру в голове, а плохой — голову в партитуре, — последовал ответ.

И. Брамс направляется в трактир "Красный еж".

Силуэт О. Белера

Выдающийся немецкий композитор Йоханнес Брамс был слабым оратором. После исполнения его Первой симфонии (которую Бюлов назвал "10-й симфонией Бетховена") был устроен банкет, на котором присутствовал чешский виолончелист и композитор Давид Поппер. Брамса попросили выступить, и он начал так: "Сочинение музыки — очень тяжелое дело… Да, господа, сочинять очень трудно". Несколько раз он повторил эти слова, очевидно, не зная, как продолжать. Наконец он сказал с сарказмом: "Подражание значительно легче, однако об этом мой друг Поппер может рассказать более подробно".

Тогда Поппер встал и, смеясь, ответил: "Господа, мой друг Брамс утверждает, что я специалист в подражании; не знаю, точно ли это. Знаю только, что единственный композитор, кому полезно подражать, это Бетховен. Однако об этом мой друг Брамс может рассказать более подробно…"

Йоханнес Брамс был приглашен на обед к одному аристократу. Композитор принял приглашение и, прибыв в замок аристократа, увидел тут изысканное общество. Когда все сели за стол, хозяин, желая сказать что-либо приятное в честь композитора, произнес:

— Господа, по случаю присутствия нашего прославленного Йоханнеса Брамса я велел принести из моих винных подвалов наилучшее вино, это, так сказать, Брамс среди моих вин!

Немного погодя хозяин спросил у композитора, как ему нравится этот сорт вина.

— Вообще неплохо, — ответил Брамс, — но нет ли в ваших подвалах еще и Бетховена?

Один музыкальный критик, внешне сохраняя самые лучшие отношения с Брамсом, никогда не упускал случая подтрунить над ним.

Как-то критик и композитор гуляли по аллеям венского парка. Критик сказал:

— Пройдет сто лет, и здесь, в прекрасной аллее, воздвигнут памятник знаменитому композитору Брамсу. Люди будут любоваться памятником и спрашивать: "Кто это?"

— Что вы пишете только грустную, мрачную музыку? Слушатель хочет отдохнуть, повеселиться, уйти с концерта с радостным настроением. А вы?.. Напишите что-нибудь веселое, бодрое. И… распродажа пойдет веселее, — говорил однажды издатель молодому Брамсу.

— Попробую, — ответил композитор.

Через несколько дней он пришел в издательство с большим свитком.

— Ну что, получилось? — встретил его издатель вопросом.

— Не знаю, — ответил, улыбаясь, Брамс и положил перед издателем ноты.

Новое произведение начиналось так: "Весело схожу я в могилу".

Брамс высоко ценил талант Иоганна Штрауса. Однажды жена "короля вальсов" попросила его написать несколько строк в ее семейный альбом. Брамс взял перо и набросал первые такты вальса Штрауса "На прекрасном голубом Дунае". Ниже он сделал приписку: "К сожалению, музыка не моя. Йоханнес Брамс".

Один начинающий композитор обратился к Брамсу с просьбой оценить его сочинение. Брамс внимательно просмотрел партитуру, покачал головой, погладил бороду и, наконец, добродушно спросил:

— Где вы покупали такую хорошую нотную бумагу?

Один немецкий композитор написал песню на слова Шиллера и попросил Брамса прослушать ее. Брамс прослушал песню и задумчиво сказал:

— Превосходно! Я убедился, что это стихотворение Шиллера действительно бессмертно.

Малоодаренная певица, о концерте которой оповещали афиши, спросила Брамса, что он думает о предстоящем концерте.